женщинам, потому что они сильнее нас
…моя дочь родилась в день рождение Пушкина. Приятель Кирилл, сидя у меня на кухне, предложил в честь этого назвать ее Александрой.
– Не думаю, – ответил я, – это слишком прямолинейно, в лоб…
Кирилл задумался.
– Тогда Дельвигом…
Мне нужно было ехать в роддом. Он находился в пяти кварталах от дома, но я уже два часа не мог собраться с мыслями. Я боялся. Алкоголь, оставшийся со вчера, работал ниже среднего. Опьянение понемногу накатывало, а вот страх все никак не проходил.
– Что со мной? – спросил я у Кирилла.
– Стареешь…
Жену положили в больницу три дня назад. Не скажу, что я провел их в пьяном угаре. Все-таки я работал. Но вот после работы… Когда ты два года живешь в браке с женщиной, ревнивой настолько, что даже в общественный туалет вы ходите вместе, хочешь – не хочешь, оказавшись на воле, ты даешь слабину. Не в плане женщин – нет, я лучше любого знал, что и у стен есть уши и в некоторых случаях даже глаза, а моя жена догадается о моей измене еще до того, как увидит мою наглую, лоснящуюся рожу. Не в плане женщин, а в плане милых мужских вечеринок. Когда обсуждают жен, хоккей, политику, снова жен, потом ссорятся, дерутся, если есть настроение, затем мирятся и в конце, возможно, пускают слезу. Вот этого мне не хватало, и я решил наверстать упущенное.
Предыдущие два года на всех вечеринках, на которых доводилось побывать мне, присутствовала и моя жена. Конечно, она славная, милая женщина, она неглупа и временами даже иронична, но всосанное с молоком матери желание контролировать своего мужчину у нее присутствует в каком-то гипертрофированном виде. Я-то считаю, здесь все дело в том, что ее отец частенько побивал ее матушку, когда был пьян. По трезвости это был милейший человек, в каком-то смысле даже интеллигент: «спасибо», «пожалуйста», «увертюра». Но стоило ему перебрать, а перебирал он, говорят, часто и безапелляционно, как он превращался в жестокое животное, способное уничтожить все, что попадется ему под руку. Разумеется, в первую очередь доставалось жене и двум дочкам. Сейчас он состарился и, конечно, закис, но в иные времена, дети прятались в шкафу от папочки, который бродил по квартире с вытаращенными глазами. Так что мою жену можно понять. Переживешь такого страху в детстве, и механически будешь ограничивать своего спутника. Мне же просто не повезло. Стоило где-то в гостях выпить рюмку, как я чувствовал на себе острый, как булавка, взгляд жены. Честно, я даже ощущал, как он входит под кожу… Отмечу, что я, в отличие от ее папаши, веду себя более чем пристойно. Я вообще почти толстовец, и даже комаров убиваю неохотно. С жалостью. На людей поднимать руку тоже не спешу. В последний раз я кого-то бил в пятом классе. Подонок Толя Фомин решил стырить у меня мой любимый складной самолетик.
В общем, мне не давали пить. Я, конечно, пил из-под палки, неожиданно, тайно, но сам себя за это презирал. Ну, а кому понравится выпивать, пока жена отвернулась. Или в гостях после каждого тоста отпрашиваться в туалет и выпивать залпом на кухне специально схороненную для тебя рюмку. Неудивительно, что как только мою жену положили на сохранение, я ушел в отрыв. Неудивительно.
Жена предупреждала меня.
– Смотри не пей, – говорила она. Говорила, впрочем, не только это, но фраза о трезвости залегла в моей памяти лучше всего. Недаром я тут же забыл, куда она положила котлеты, которые «просто нужно разогреть». По правде говоря, прощаясь с женой в приемном покое больницы, я только и думал о том, как здорово было выпить. На улице жарко, и я облизывал пересохшие губы. Грезилось пиво. Я представлял, как запотевший бокал переливается на солнце, как поднимаются к верху очаровательные пузырьки, как… впрочем, жена все же отвлекала меня. Да и не только жена. В приемном покое к тому времени собралось человек двадцать. А, может, и больше. Беременные женщины и по отдельности невыносимы, а уж вместе они сведут в могилу кого угодно. Они гудели, как рой пчел. Те, кто пришел с мужьями, вели себя более-менее прилично. Другие же сцепились языками и трендели о какой-то беспросветной чуши: таблетках, прическах, детском питании. Такое чувство, что они просто встретились в очереди в парикмахерскую, а не на пороге места, где из них должно вылезти живое существо, причинив им адскую боль.
Я мотал головой и видел, что мужчины почему-то нервничают больше, чем женщины. Один из провождающих сидел белый, как врачебный халат и таращился в одну точку. Его жена в это время с застывшей полуулыбкой листала женский журнал. Бедные мужчины! В роддоме нам приходится особенно тяжело!
Мы поговорили еще немного. Вернее, поговорила жена, я молчал и в нужные моменты вставлял кивок головой или нейтральное «угу» (из серии тех «угу», которыми можно ответить, как на вопрос «будешь ли ты яичницу?», так и на изложение какой-нибудь физической теории). Мое сознание при этом почти отключилось.
Ожидание затягивалось. Едва ли не каждый десять минут прибывала карета скорой помощи, привозившая все новых и новых рожениц. Некоторые спокойно садились в очередь. Некоторые делали это с трудом. А некоторые натурально начинала рожать.
– Посидите здесь, – предложили одной из таких.
– Что? – заорала несчастная женщина, на лице которой блестел пот, – посидеть? Да я здесь рожу, идиот!
Молоденький санитар развел руки в стороны.
– Мы не можем вас принять! Все операционные заняты!
– Да? Тогда ты будешь принимать роды здесь, козел!
Ну, и она, в общем, приготовилась рожать. У санитара глаза вылезли из орбит.
– Сейчас мы чего-нибудь придумаем!
И роженицу приняли. А вот другая женщина, которая тоже приехала сюда уже едва ли не с ребенком (такое, рассказывали в очереди, тоже случалось), сидела в покое более часа. У нее шли схватки. Она тужилась, быстро дышала, а на ее лбу пульсировала вена. Вокруг нее, проклиная врачей, прыгали другие беременные и старались ей как-то помочь (мне кажется, что они больше мешали). Мужчины боязливо смотрели в ее сторону. А тот, с лицом, белым, как медицинский халат, едва не потерял сознание.
Неожиданно время жены подошло. Когда я отдавал ей вещи, руки у меня бешено тряслись. Мне уже не хотелось пить. Хотелось остаться с ней. Почему-то я испугался одиночества.
– Ну, пока, – сказала жена.
Я схватил ее за руку.
– Подожди! Что я буду делать… один?
Она посмотрела на меня непонимающе.
– Готовиться к нашему приезду.
Ну, я и готовился. Три дня. Это были тяжелые дни. Вечером я пил вместе с друзьями, утром с трудом вставал, водил по щекам электрической бритвой, выпивал недоваренный кофе и бежал на работу. Каждый день, сидя в офисе, я размышлял над тем, что пора бы остановиться, но остановиться не получалось.
После работы я мчался в больницу. На торце здания роддом были красовались схематичные изображения детей. Запомнились их огромные глаза. Они глядели на меня с осуждением. Мол, подвел ты нас, Ратников. Я ускорял шаг.
Вахтерша работала на спицах. Она вязала носки, которые продавались тут же в ларьке с детской одеждой. Ее уверенные, точные, правильные движения гипнотизировали ожидающих мужчин.
Я ждал жену на кушетке оббитой пошлой цветастой материей. Из дыр торчал белый поролон. Журчал небольшой фонтанчик. Брызги долетали и до меня. Стену украшала огромная плазма, на которой демонстрировались фотографии разных малышей. Я чувствовал себя, как актер в декорациях.
Наконец, спускалась жена.
– Как ты? – спрашивал я.
– Лучше, чем когда-либо.
– Правда?
– Нет.
Фыркая, она рылась в пакетах.
– А где сок?
– Вот.
– Апельсиновый?
– Да, как ты любишь.
Она смотрела на меня так, будто я навеки разочаровал ее.
– Разве ты не знаешь, что я люблю яблочный?
– Яблочный? С каких это пор?
– Со вчерашних… пор…
Потом она смягчалась. Я наслаждался этими мгновениями, ведь они были так кратки!
Мы обнимались.
– Ты не боишься? – спрашивал я.
– Нет. Это же естественно. Женская природа. Мы созданы, чтобы продолжать род.
– Я бы не перенес схватки, – говорил я лишь для того, чтобы сделать ей приятно. Отметить значимость подвига. Но у жены к тому времени менялось настроение.
– Уж, конечно! Ты бы сдох!
Она вырывалась из моих объятий.
– Почему мужчинам так везет? Никакой ответственности! Все легко и просто! Какая несправедливость! Тьфу! Уйди!
Так проходили вечера. Этот уклад жизни стал обыденным. Казалось, так будет всегда. И надо же – жене угораздило родить!
С вечера у меня остался Кирилл. Пиво отдавало нам прохладу. Неспешно шел разговор. Что-то не очень глубокомысленное. В один момент Кирилл упомянул Акунина. Сходили за добавкой. Выпили еще. Легли спать. Ночью мне снилось что-то неопределенное. Какие-то образы и цветные пятна.
Проснулся я от телефонного звонка.
– Алло, – прохрипел я.
– Боже! Боже! – орал кто-то в трубку. Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять – это жена. Я чуть не уронил телефон из рук.
– Что случилось?
– А ты как думаешь? Я рожаю, твою мать! Рожаю!
– Э-э-э… тужься… – почему-то сказал я.
– Идиот! Мне делают кесарево сечение!
– Прямо сейчас?
– Болван! Через десять минут. Схватки шли всю ночь. Я звонила тебе!
– Мне?
– Да, кретин! Кому еще?! Кому? – казалось, она ждет ответа.
– Извини… Телефон барахлил…
Жена бросила трубку. Это было ужасно. Я посмотрел на экран. Действительно, семь непринятых вызова. Как я теперь отмоюсь?
Я пошел на кухню и растолкал Кирилла.
– Жена рожает…
– Где?
– На бороде! Надо в больницу.
Кирилл сел на кровати. Вид у него был неприличный. Он тер глаза и зевал.
-Зря мы вчера так.
Я собирал постель.
– Да уж.
– Не выспался ни хрена…
– И я.
– Главное всю ночь телефон звонил. Я его и под подушку засунул и черти куда – все равно звонит. Интересно, кто это?
– Телефон?!
Я подскочил к Кириллу и выдрал аппарат из его рук. Естественно, моя жена звонила и ему.
– Ну ты нас подставил…
– Я? Я? Да никогда…
– Она нам этого не простит.
– Простит. Знаешь, сколько гормонов выделяет женский организм при родах? Собственно, поэтому они так привязываются к детям.
– А вот твоя мама к тебе не особенно привязалась.
Кирилл немного обиделся.
– Между прочим, я хотел ответить. Мне даже приснилось, что это мой научный руководитель звонит, и я с ним говорю, мол, так и так, переношу защиту на осень. Знал бы ты, что я пережил!
– Знал бы ты, что нам предстоит пережить!
Я заказал такси, мы оделись, скушали какие-то ужасные бутерброды.
– Сегодня же Жень рождения Пушкина! – хлопнул Кирилл себя по лбу. Как будто мой ребенок должен был родиться именно в этот день, а мы как-то упустили это из виду. Тогда-то он и предложил вариант с Александром.
Таксист оказался круглым, усатым и важным, как бегемот.
– У друга жена рожает, – сказал ему тут же Кирилл.
Таксист кивнул. Уверен, он так же бы отреагировал, если бы Кирилл сказал, например, что мы едем на свадьбу Элтона Джона.
– Ты бы потише, – сказал я.
– А что? Хочешь сохранить инкогнито?
– Нет, сейчас позвоню цыганам – и ворвемся в роддом вместе с табором…
Кирилл меня не послушал. Когда мы останавливались на светофоре, он открывал окно и, посвистывая, кричал: «У друга жена рожает, вашу мать!» Он дважды бегал за пивом. Настойчиво предлагал сделать глоток водителю. Пел «Happy Birthday». Сдался он лишь под конец пути.
– Что-то мне нехорошо, – сказал он, опустив голову на грудь.
Таксист, не оборачиваясь, передал мне бумажный пакет.
– Старые дрожжи… Известное дело…
Мы приехали. Я посадил Кирилла на скамеечке.
– Как грустно… – говорил он, – здесь я начал жизненный путь, здесь и закончу.
Это был бред, ведь он родился под Саратовом.
Я оставил его и побежал к проходной.
– Куда вы, молодой человек? – спросила вахтерша, оторвавшись от вязания.
– Я… тут… это… туда… как его…
Как я не старался, у меня не получалось сформулировать, куда я. Вахтерша посмотрела на меня взглядом старослужащего.
– Жена, наверное, рожает.
– Ну да.
– Эх, вы, папы, папы…
Все мужчины, наверное, казались ей смешными и нелепыми идиотами. Вроде меня. Она встала и захромала куда-то в сторону. Там лежала какая-т книга учета.
– Фамилия?
– Ратникова.
– Так-так… Есть такая. Четыре килограмма двести грамм.
– Четыре килограмма?
– Сорок пять сантиметров.
– Сорок пять? Что это?
– Вес и рост, дурень. Родила твоя благоверная.
Хотя я был к этому готов и даже перестал особенно волноваться, отделавшись от Кирилла, когда она это сказала, ноги мои подкосились, и я чуть не упал. Это, конечно, штамп, и все было менее драматично, но со мной точно что-то произошло. Может, я просто сглотнул, не знаю.
– Поздравляю.
– А как бы к ней.
– Она же после операции… Нужно разрешение. Без дежурного врача не пропущу.
Вахтерша куда-то позвонила.
– Ратникова… Сегодня в десять тридцать… да есть… – тут она подняла на меня глаза и смерила саркастическим взглядом, – трезвый… хорошо.
Меня пустили, предварительно упаковав в какую-то белую массу.
– Иди, – сказала вахтерша, – пятый этаж, там спросишь, – и я пошел по длинному светлому коридору, уводящему куда-то в неизвестность. Потом был лифт, который трясся как эпилептик, и я боялся, что застряну в нем, добрая медсестра, отругавшая меня за что-то (кажется, я потерял один бахил), коридоры, коридоры, палата… в ней лежала жена. Она была так бледна, что я даже испугался. Она подняла руку, так медленно, что я физически ощутил, насколько она слаба.
– Как ты? – спросил я, боясь, что она будет ругаться.
– Я так тебя люблю.
– И я тебя… люблю.
Жена улыбалась так, как улыбаются ангелы. Я не какую-то чушь и пытался шутить. Жена улыбалась и почти не говорила. Потом пришла медсестра.
– Пора, – сказала она, – Оставьте воду, остальное забирайте. Тут с этим строго.
Я поцеловал жену, и мы пошли обратно.
– Вы ее-то видели? – спросила медсестра.
– Только что ведь.
– Да нет! Дочь!
Мне стало стыдно.
– Нет.
Она развернулась.
– Пойдемте.
– А можно?
– Только осторожно.
Я чувствовал себя так, словно меня посвящают в какую-то тайну. Пара поворотов, и мы оказались перед небольшой комнатой, в которой спали новорожденные. Они были маленькие, похожие на сморщенные баклажаны. Некоторые – на чучхелу. И только один ребенок был прекрасен. Я как-то сразу понял, что это моя дочь.
Я замер перед ней. Дочь спала. Я чувствовал, что меня начинает трясти. «Может, нужно совершить какой-то ритуал?», – промелькнула в моей голове мысль.
– Больше на маму похожа, – сказал сопровождавшая меня медсестра. А другая, которая уже находилась в комнате и тоже смотрела на нас, покачала головой.
– Не-а. Вылитый отец…