Рассказ, который лишь отчасти основан на реальных событиях. Кроме того, мне кажется, он идеально подходит для половины первого ночи. Мне так кажется в половину первого ночи.
Было время, я работал в одной зашоренной газетенке. Редакция занимала два узких, как глаза Ким Ир Сена, кабинета. К стенам жались старые полированные столы. Всюду, словно лианы в джунглях, свисали компьютерные провода, и всякие другие провода, которые только придумало человечество. Никогда больше я не видел столько проводов в одном месте.
Но речь не об этом.
Газетенка была малотиражная. Хрен знает, на какие шиши она существовала, потому что распространялась бесплатно, а рекламы было – кот наплакал. Но деньжонки у редакции водились. Директор щеголял в хороших лакированных ботинках. Один из корреспондентов собирался в отпуск на Бали. Секретарша купила в кредит тачку. Не очень дорогую, но все же.
Журналистов было трое. По мне так это было даже чересчур. Плюс еще поблизости ошивался фотограф. Время от времени он приходил в редакцию и приносил какие-то свои работы. Он фотографировал всякую ересь: воробышка, жующего рябину, автобус, остановившийся у тротуара, коробку из под холодильника, которую кто-то выбросил, не донеся до помойки. Редактор внимательно все осматривал и брал два или три снимка.
— Неплохо, Паш, — говорит он. Паша, довольный собой, уходил.
А по-моему фотограф из него был довольно паршивый. Хотя… хрен с ним.
Я тогда писал так себе. Мог сделать что-нибудь хорошее. А мог употребить в статье слово «инновационность» или оборот, вроде «смерть вырвала из наших рядов». Но я все равно проходил по разряду молодых и перспективных журналистов. Это не мешало редактору злостно вымарывать в моих статьях все, что он считал лишним. А он многое в них считал лишним. Иногда статьи возвращались ко мне, все испещренные его поправками. Некоторые я, скрепя сердце, вносил. На некоторые забивал. Все равно редактор больше тексты не читал, а с корректором я был на короткой ноге.
Так, можно сказать, я обманывал цензуру.
Двое других корреспондентов были странными. Одна – великовозрастная старушка, отчаянно цеплялась за остатки сознания. Она до сих пор писала тексты от руки и сдавала их в набор, страдала маразмом, но делала отменные пирожки. Думаю, из-за них ее и не увольняли. Она вела в газете что-то вроде социального блока. Писала всякие статьи о пожилых, обрабатывала мемуары ветеранов Великой Отечественной. А наша газета специализировалась на публикации таких мемуаров.
Я был вторым, а третьим – парень по имени Гена. Он работал в редакции уже лет семь, не меньше и был что-то вроде местной знаменитости. Его все знали и он всех знал. Редактор его немного побаивался. Кроме того, Гена еще подрабатывал в муниципалитете. Исполнял какие-то общественные функции. То ли помогал сиротам, то ли был дружинником – не знаю. Его дружба с главой муниципалитета делала его весомой фигурой. Редактор не правил его статьи. Вообще. Даже лишние запятые не спешил удалять.
— Оставим, — говорил он корректору, — в конце концов, может, это авторское видение?
Корректор поднимал брови:
-«Я, запятая, хочу выйти во двор»? Это авторское видение?
— Ну да… В конце концов, у каждого своя пунктуация.
Думаю, нет смысла говорить, как меня раздражал этот Гена.
Ему было лет за тридцать. Высокий, но пухлый, в его фигуре даже было что-то женское. Перед начальством он заигрывал. Остальных творческих работников вроде как и не замечал. А к секретарю, корректору и уборщице относился с нескрываемым высокомерием.
Придурок, короче.
Я, конечно, старался на него не обращать внимания. Ну, работает себе человек и работает. Что тут такого? Мне же не в разведку с ним идти… Поэтому никаких особых противоречий между нами не было. Да и откуда им было взяться?
Однажды мы сидели с ним в редакции вдвоем. Все остальные куда-то делись. Разбрелись, такое бывало.
Я писал материал с пресс-конференции одного артиста. Артист вышел к журналистам пьяный и нес несусветную чушь. Веселился. Когда он ушел его пресс-атташе умоляла стереть все записанное.
— Ну пожалуйста, — говорила она, — ну что вам стоит?
Самое смешное, что всем на артиста было наплевать.
— Понимаю, был бы Киркоров, ну или хотя бы Пресняков, — шушукались корреспонденты, — а тут какой-то зарвавшийся Барыкин.
— Да он и не пьян вовсе! Так выпендривается. На скандал нарывается.
— Будет знать, как нас использовать!
Одним словом, про пьянство артиста решили ничего не писать.
Так вот, я стряпал этот текст в одной комнате. А в другой Гена сочинял что-то высокохудожественное. Он всегда писал только высокохудожественное. Это был его стиль.
И тут зазвонил телефон. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь.
Телефон в редакции был один, он находился на расстоянии вытянутой руки от рабочего места Геннадия. Но его это мало волновало. Телефон продолжал трезвонить, а Гена елозил попой на стуле и брать трубку отказывался. Молча.
— Эй! – крикнул я из комнаты, — Гена! Там телефон звонит!
— Думаешь, я не слышу?
— Думаю, нет, раз не снимаешь.
— Все я слышу.
Он замолчал. А телефон звонил. Человек на том конце провода был настойчив, тут надо отдать ему должное. Но и мы с Геной упрямились.
— Ну так что? – крикнул я опять.
— Что «что?»
— Снимешь трубку?
— Нет.
— Нет?
— Не сниму.
— Почему?
— Я нанимался что ли в секретари?
Вот козел, подумал я. Нет, ну право козел. Что ему сложно? Телефон рядом. Стоит просто приподняться в кресле и протянуть руку. Все.
А телефон все звонил.
— Ты предлагаешь мне взять? – спросил я сквозь зубы.
— Я ничего не предлагаю.
— Но ты не оставляешь мне выбора!
— Хочешь – бери. Не хочешь – не бери. Я – не буду.
— Ты упрямый кретин! – не выдержал я.
Вскочил и, топая ногами, прошел в комнату, где сидел Гена.
— Придурок! Княжеская задница, мать его! Голубая кровь!
Но я себя сдерживал. Вообще, я готов был броситься на него с кулаками и дать ему в глаз. Для профилактики. А так я просто кидал ему в лицо проклятия. Потому что он мне надоел. Потому что он был мудаком. И, конечно, потому что он не брал чертову телефонную трубку.
У меня была масса причин.
И вот пока я его материл, телефон все трезвонил себе и трезвонил. Геннадий, видимо, не ожидал от меня такой прыти. Смотрел на меня огромными глазами. Он был испуган. Боялся. Наверное, решил, что я как следует его вздую.
А телефон звонил.
Когда моя злоба иссякла, я сплюнул и прошел к телефону. Взял чертовку трубку в руку и рявкнул: «Аллё!» Даже, наверное, чересчур громко.
Старушечий голос спросил меня:
— Это библиотека?
— Че-го?
— Библиотека?
Я закатил глаза к потолку:
— Нет, блядь, это не библиотека!
Странно, что в этом месте я проработал почти три года. Когда я увольнялся, Гена довольно потирал руки. Говорят, он до сих пор сидит на своем месте и пишет глубокомысленные статьи, к которым боится прикоснуться редактор.
