Екатерина Мигицко: «Я — клоун. Как и отец»

Дочь известного артиста Театра имени Ленсовета Сергея Мигицко родилась в Севастополе, выросла в Петербурге, а живет и работает теперь в Москве. С Екатериной Мигицко мы встретились за два часа до начала спектакля «Аквитанская львица» за кулисами ДК Выборгский. Она рассказала о детских театральных впечатлениях, своих ролях в «Ленкоме» и режиссерской работе в проекте «Недослов».

— Можно предположить, что вы относитесь к числу тех людей, которые все детство провели за кулисами.
— Самое яркое впечатление из детства – занавес в театре Ленсовета, где работает отец. Его форма, размер, цвет. Кажется, я до сих пор, стоит закрыть глаза, чувствую этот запах. Я не помню, как туда попала впервые, была еще младенцем, но в театре проводила все свободное время. И это несмотря на то, что родители старались увлечь меня кружками: танцами, рисованием, фортепиано. Как только заканчивались занятия, я бежала в театр. Подолгу сидела в женских гримерках, любила рассматривать обилие косметики, наблюдать, как актрисы накладывают грим. И в зрительном зале была частой гостьей, все спектакли я смотрела по несколько раз.
— Что чувствовали, когда отец выходил на сцену?
— Я с детства ощущала, что он очень талантливый артист. Что он не такой, как остальные. Сейчас, когда я овладела навыками актерской школы и имею опыт работы в театре, продолжаю так думать. Он особенный артист, эксцентрик, более яркий, чем все остальные. Но в его эксцентричных проявлениях есть правда и трогательность. Из-за этого он глубже проникает в сердце. Почему так происходит? Наверное, потому, что он очень широко живет. У отца не чашечка кофе, а кружка, не тарелка борща, а кастрюля.
— У Довлатова было, что он вспоминает о деде, когда пьет ром из чашки. А вы когда вспоминаете об отце?
— Мы живем в разных городах, и в Петербурге я бываю раз в месяц, а может и реже, но думаю о родителях часто. У отца очень выразительная мимика, заразительный смех, поэтому стоит с ним немного пообщаться, впечатления остаются надолго. Кстати, я была его копией в детстве. У меня даже походка в отца. Мне всегда говорили: «Ты ходишь как мальчик».
— Вы такой же эксцентрик?
— Пожалуй, да. Я — клоун. Наверное, женщинам с таким амплуа приходится несколько сложнее, чем всем остальным, но я ценю и в жизни, и в театре правдивость. Ничто так не располагает к себе, как естественность. Зритель очень тонко чувствует, когда люди на сцене начинают механически исполнять какую-то функцию, когда они неоткровенны в своих ролях. Я же стараюсь всегда быть максимально открытой.
— Вы живете в Москве, хотя сами из Петербурга. Почему?
— Знаете, в какой-то момент я сказала родителям, что никогда не буду артисткой. Я училась во французской школе, мне легко давался иностранный язык, и я думала связать свое будущее с ним. Но мне хотелось заниматься чем-то творческим, активным. Профессия переводчика представлялась мне как замкнутый круг: стол, ручка и я, уткнувшаяся в книгу. Эта идея меня не привлекла. Ну еще детские мечты: запахи, цвета, образы закулисья. В общем, за год до окончания школы я изменила мнение. Отец сказал: «Хорошо, только поступать ты будешь в Москве». Ему очень хотелось, чтобы я всего добилась сама. Я подала документы в три вуза, и оказалась в Щукинском училище.
— Вы закончили аспирантуру по специальности «Джазовый танец». Чем вас привлекает это направление?
— Я изучала эту специальность с первого курса, и могу сказать, что джазовый танец дает мне потрясающее ощущение комфорта. Он многогранен и позволяет раскрыться со всех сторон актерской профессии. Я могу быть очень разной: и трагической, и драматической, и комической.
— Кроме работы в Ленкоме, вы трудитесь еще и режиссёром-постановщиком по пластике в театральном проекте неслышащих актёров «Недослов». Довольно необычное увлечение.
— Для меня это ниша в творчестве, место, где я могу делать все, что хочу. В театре нас заряжают какими-то образами, эмоциями. Здесь я словно у себя дома, обустраиваю его так, как мне нравится: такие-то обои, такие-то занавески, мебель. Сейчас у нас уже пять спектаклей и есть несколько новых идей.
— Ваша эксцентрика помогает в работе?
— Да, ведь язык глухих – это язык жестов, язык тела. В этой работе очень важна выразительность. Так что, там есть, где развернуться эксцентричному режиссеру! У меня, кстати, есть способность к языкам. Недаром глухие часто принимают меня за свою. За десять лет я выучила язык жестов, могу разговаривать на нем и хорошо ловлю интонации, какие-то нюансы. Это не так просто сделать слышащему человеку.
— Что вам ближе: актерская или режиссерская деятельность?
— По гороскопу я – близнецы, и мне свойственна двойственность. Конечно, приходится слышать мнение о том, что пора сделать выбор. Но мне кажется, что лучше всего совмещать одно с другим. В постановочной работе ты довлеешь, а в актерской работе довлеют над тобой. У меня есть возможность побыть как в одной шкуре, так и в другой. Это ощутимое преимущество. Мне интересно создавать что-то как актрисе, но я устаю от давления со стороны, более того, не всегда могу его адекватно воспринимать. Ну а в постановочной работе мне не хватает режиссерского образования. Приходится многое делать по наитию. От этого, кстати, тоже устаешь. Кроме того, я не очень уверена в своих силах. Бывает, сделаешь что-то и думаешь: «А ведь это уже где-то было» или «Слишком уж простенько получилось». Но я учусь, к счастью, глухие люди очень терпеливы.
— Вы приехали на гастроли с «Ленкомом», будете выступать перед петербургской публикой. Волнуетесь?
— Не то, чтобы очень. Но ответственность ощущаю, конечно. В Петербурге принимают активнее и насыщенные, чем в Москве. Здесь благодарный зритель. Я часто бываю на спектаклях в театре имени Ленсовета и вижу, что люди внимательно смотрят спектакли по три–четыре часа без перерыва. Погружаются в атмосферу, чуть слышно, деликатно смеются, когда это нужно, сопереживают. А в Москве на спектакль зачастую приходят, чтобы развлечься.
— А если отец смотрит спектакли, чувствуете волнение?
— Когда он приходит, бывает очень страшно! Вспоминается одна из первых моих ролей в «Шуте Балакиреве». Я стояла за кулисами с самого начала спектакля и слышала его громкий смех. Когда, дрожа, вышла на первую сцену, смех смолк. То есть, зал смеялся, а Сергея Мигицко что-то не было слышно. Представляете, что я почувствовала? Решила, что это провал. На второй выход меня с силой вытолкнули. Думала, вообще все бросить прямо там. Потом-то мне сказали, что отец очень переживал и смотрел на сцену, волнуясь, наверное, еще сильнее, чем я. Из-за переживаний не мог смеяться… Вообще, отец внимательно следит за моей карьерой. Если происходит какое-то продвижение, звонит, поздравляет. Ну это же родители, они по-другому не могут.
— Вы ведь заняты в еще одном московском театре, верно?
— Сейчас играю в спектакле «Роман о девочках» по Высоцкому. Это такой классический спектакль Театра у Никитских ворот. Я была занята в нем сразу после выпуска из института, потом попала в Ленком, не смогла совмещать, и вот сейчас, спустя долгое время, вернулась к этой роли. Через восемь лет! Это невообразимое ощущение: одежка та же, но чувствуешь ее совсем по-другому.
— Возвращаясь к детским воспоминаниям, можете себя представить в труппе Театра имени Ленсовета?
— Это же детская мечта! Когда-то мне казалось, что она просто невыполнима, но если бы такая возможность представилась, я бы с удовольствием оказалась на этой сцене. Я же рассказывала про занавес… Такое не забывается, и к этому ощущению постоянно хочется вернуться.

Антон РАТНИКОВ

Автор

Антон Ратников

Журналист, писатель и немного человек.

Один комментарий к “Екатерина Мигицко: «Я — клоун. Как и отец»”

  1. I come up reference an olive offshoot in solitary around, and the freedom fighters gun in the other. Do not detonate the olive limb become lower from my hand.

Обсуждение закрыто.