Гулял я как-то Иркой Чернышевой. Хорошая девчонка, только молчаливая очень. Что ей не скажешь – молчит. Только головой кивает: да или нет. Меня сначала это удивляло, а потом – ничего, я привык. Тяжело только было за двоих говорить. Но ничего, я справлялся.
И вот как-то решили мы с ней поехать на Финский залив. Лето, море, сосны. Денег на парочку бутебродов хватает – и отлично. Сели на «Удельной». Вагон, конечно, битком. Ну мы, стоим, думаем о чем-то. Трясет. Я ее за руку взял, а то она больной уж хрупкая – еще сломают. Она стоит, румянец на щеках рдеет. «Ну, — думаю, — сегодня я точно ее поцелую. А то и еще чего. Больно уж она неприступная. Только молчит и краснеет». Понадеялся я на романтику, одним словом.
В общем, доехали минут за сорок. Выходим в Комарово. А там на платформе стоит мужик с красным лицом, толстый такой, в пиджаке, у которого один лацкан надорван.
— Хотите, — говорит, — я вам дачу Ахматовой покажу? За 50 рублей…
Я отмахнулся от него, а Ирка на меня так смотрит, мол, без Ахматовой пропадет.
— Ладно, — говорю, — веди нас, Сусанин. Только деньги потом.
Повел. Идет, кряхтит.
— Любите творчество Анна Андреевны? – спрашивает.
Я не понял.
— Кого?
— Ахматовой.
— Не знаком.
А Ирка вдруг заявляет, что, мол, очень ее любит.
— Раннюю, — говорит, — лирику люблю.
— А позднюю? – спрашивает мужик.
— И позднюю люблю.
Мужик идет, пыхтит.
— Это – говорит, — хорошо, а то некоторые, знаете, приезжают, так они вообще ни гу-гу.
Мне обидно немного стало. Но я иду, молчу. Ирку за руку держу. Думаю, стихи это хорошо. Они ведь тоже на романтичный лад настраивают.
Завел он нас в какое-то садоводство. Кругом сосны и домишки, невзрачные. Встали у какого-то забора.
— Вот, — говорит, — ее дача.
Я чуть не рассмеялся. Разве это дача! Не дача, а бытовка. Смешно!
— Что-то непохоже, — говорю, — на дачу известного поэта.
— Так это в какое время было… В советское.
Я заартачился.
— Все равно не верю! Где тут написано, что это дача Ахматовой?
— Так это все знают!
— Кто «все»? Кто?
Мужик пыхтит.
— Ладно, — говорит, — сейчас я вас удостоверю.
И кричит через забор:
— Хозяин! Эй, хозяин!
У этого домика открывается дверь, высовывается какой-то мужик, не сказать, что алкаш или работяга какой. Скорее, бизнесмен, банкир или еще кто.
— Че надо? – говорит.
— Хозяин, скажи, это ведь дача Ахматовой!
— Пошел к черту! – кричит, — это моя дача, сукин сын!
И кидается в нас шишками.
— Вы поосторожнее, — кричу, — господин, мы мимо шли с дружественными намерениями дачу хотели посмотреть.
— Надоело! Шляются всякие! – крикнул банкир и дверь закрыл.
Мужик пыхтит.
— Видите, — говорит, — это член союза писателей. Он теперь на этой даче живет.
— Что-то он на писателя не похож. Скорее, банкир!
— Так он в союзе писателей бухгалтерией, кажется, заведует или еще чем-то таким…
А тут вдруг Ирка говорит.
— Дураки вы, это же известный петербургский писатель Попов. Он действительно на этой даче живет, а вы ничего не знаете. А еще экскурсии водите!
В общем, дали мы ему тридцать рублей вместо пятидесяти и пошли назад. Пришли на станцию, думали к заливу идти, да тут электричка.
— Поехали, — говорит Ирка, — назад. Настроение у меня больно романтичное.
Я обрадовался.
— И у меня тоже!
Едем, а я все место себе не нахожу. Думаю, как же она это романтичное настроение будет реализовывать. Весь извелся, пока добрались. Провожаю ее до дома. Захожу в подъезд, поднимаюсь, а он вдруг.
— Пока, — говорит, — увидимся.
— Как же? – спрашиваю, — у тебя же настроение романтичное!
— Конечно! Вот я и буду сейчас стихи писать.
Мне так грустно стало, что я чуть не заплакал.
— Ну а обо мне хоть напишешь?
Она не ответила. Улыбнулась и к себе ушла.