Приехал в Купчино. Мрачные дома из серого кирпича нависали слово скалы. Среди них ржавела детская площадка с облупленной краской. Я думал, таких уже не осталось в городе. А эта скрипела себе качелями. Рядом на лавочке сидел абориген в спортивном костюме и в усах. В руке у него была жестяная банка.
Хотелось подойти к нему: «Мужик, а ведь в этом доме жил великий советский писатель!». Мужик смотрел сквозь меня.
Вдова Виктора Голявкина приняла меня у себя дома. На стенах небольшой квартиры, доставшейся еще от Союза писателей, висели картины. В шкафу стояли книги Голявкина.
— А если вам Голявкину вдруг поставят памятник? – спросил я.
— Кто ж его поставит здесь, в новостройках. Наши дома – не для мемориальных досок.
— Ну Гранину ведь поставили, — решил возразить я.
Людмила Леонидовна придвинулась ближе.
— Гранин – писатель государственный. А Голявкин – антигосударственный. Вот и все.
И тут у меня все сложилось.
