Как-то зашла речь о Розенбауме.
Вася по вторникам приходил в бар под названием «Пальма и пища» и ставил те пластинки, которые хотел. Он гордо называл этот процесс диджеингом. В конце выступлений в ход шел козырь — альбом Розенбаума 1986 года «Мои дворы». Для гостей это служило командой «Пора расходиться». Но однажды в баре оказался безымянный смутьян из Читы.
— Музыкант! Играй еще! — кричал он в направлении Васи и кидался в него пятистарублевками.
Вася был рад, но охрана быстро вывела поклонника.
— Пожалуй, — закончил эту притчу Вася, — это был момент самого громкого успеха Яковлевича с 1995 года.
Мы засмеялись. Не смеялся только Толик. Он ухмылялся, потягивая пиво с томатным соком прямо из бутылки.
— А я, — заявил он, — с Розенбаумом вообще на короткой ноге.
Последовали вопросы. В том числе и «Что значит «На короткой ноге?»
— Он типа мой сосед.
Как говорят в таких случаях, по толпе пробежался шепот.
— Он живет в Нью-Йорке.
— Или в Париже.
— Точнее — в Риме.
— В общем, где угодно, только не в сердце Купчино.
А Толик продолжал ухмыляться и потягивать свое пойло.
— Каждый день с ним здороваюсь. У него еще руки «вот такие».
И он показал какие. Большие.
— Слушай, — сказал я, стараясь поймать взгляд этого наглеца, — я еще пойму ту историю, которую Вася рассказал. Допустим, в Чите так любят Розенбаума, хотя это совсем не так очевидно…
— Он был, наверное, не из Читы. Из Кемерова. Что-то такое.
— Не оправдывайся, Вася… Но в Розенбаума, живущего в пятиэтажке, я не поверю даже под наркотой. А я не под наркотой.
Толик был на удивление спокоен. Улыбка осталась сидеть на его бородатом лице.
— А хочешь, — сказал он, как бы напирая, — хочешь поедем ко мне, и я тебе его покажу?
— Розенбаума?
— Да!
— Это какой-то эвфемизм? Типа, «пойдем, покажу тебе Розенбаума»?
— Нет.
Наверное, он решил, что я откажу. Но я не из тех.
— Поехали! — закричал я. — Ради Розенбаума готов ехать хоть в Ораниенбаум.
— Кстати, неплохой каламбур, — оценил мой выпад Вася.
Мы уехали. Вызвали такси и уехали. Перед этим зашли в продуктовый. Толику были нужны не продукты. Пиво. Пиво ему было нужно. Он его охлажденный поклонник.
— Ну скажи честно, — приставал я к нему в автомобиле, — никого рядом нет… скажи — нет ведь никакого Розенбаума!
— Как ты можешь так говорить! Розенбаум существует! Кто по-твоему записал альбом «Вялотекущая шизофрения»?
— «Автоматические удовлетворители»?
— Неплохой вариант. Но нет. Нет! Только Розенбаум, только хардкор!
Я продолжал сомневаться.
— Я тебе не верю. Нет Розенбаума. Просто ты как тот водитель, который катается пьяным, его ловят гаишники, а он едет на медосвидетельствование, потому что верит — рассосется. Так вот — не рассосется! Не может Розенбаум возникнуть из ниоткуда!
А этот дурак продолжал улыбаться и бесить меня. К нам даже таксист повернулся.
— Что Розенбаум… Вот Наговицын я вам скажу! Судьба у человека… Играл рок-музыку, а потом понял, что не его и занялся…
— Металлом?
— Нет. Авторской музыкой. Слышали?
— Ага.
— Давайте еще послушаем.
Следующие полчаса нас ждала лекция о жизни и творчестве Наговицына с комментариями.
Мы вышли из кэба на заваленной снегом Будапештской. Толик все так же улыбался.
— Кстати, — сказал он, уже закрывая дверь, — это не Наговицын. Это Новиков.
— Сам ты Новиков!
И они едва не сцепились. На почве музыкального несоответствия. Но вроде помирились потом. Благодаря Шуфутинскому.
— Видишь, — сказал я ему, когда мы подходили к подъезду, — до чего доводит увлечение шансоном…
Пальцы Толика не слушались, и мы долго подбирали ключи. Тут меня осенило, что времени второй час ночи.
— А как ты мне покажешь Розенбаума? Он у тебя спит, что ли?
Толик дал мне знак молчать. Ну ладно. Я молчал.
Наконец, мы оказались на его этаже.
— Шапку надень, — сказал Толик, внимательно меня осмотрев.
— Шапку? Зачем это?
— Да он это… Лысый.
— И что?
— Волосатых не то чтобы жалует.
— Розенбаум?
— Ага.
Я надел шапку.
Толик позвонил в дверь, покрытую полинявшим кожзамом. Внутри что-то хрустнуло. Дверь открылась.
Ё-моё, это реально был Розенбаум… Только чуть помоложе. Розенбаум конца восьмидесятых. Еще не такой раздобревший. Еще сохранивший осанку врача скорой помощи. Хороший, скромный, олдскульный, ламповый Розенбаум.
— Розенбаум, это Костя. Костя — это Розенбаум.
— Очень приятно, — сказал Розенбаум своим узнаваемым голосом.
Я, если честно, немного растерялся. Не знал как реагировать. Протянул руку и долго не отпускал.
Толик ловко извлек из кармана припасенную бутылку коньяка.
— Выпьем?
— А почему нет?
В коридоре я замешкался. Снимать ли шапку? Но Толик снял. Я — за ним.
Розенбаум галантно предложил яичницу. Мы отказались.
— Сыграть вам что-нибудь? — спросил Розенбаум.
— Повременим, — сказал Толик.
— Недавно разучил новую песню. Tunder группы Imagine Dragons. Слышали? — спросил Розенбаум, закуривая папиросу.
— Было дело, — сказал Толик.
— В общем, тоже почти блатняк. Только на английском.
Выпили. Крякнули. Горло обожгло спиртом.
Вскоре я совсем захмелел. Сидел, слушал байки, которые травил Розенбаум. Или это не Розенбаум? Я уже не понимал. Мозг отказывался принимать факт наличия двух вневременных Розенбаумов в одном измерении. Хотя, может, их еще больше? Скажем, три или четыре? Все с гитарами. Или это просто поклонник, сделавший пластическую операцию? Или не сделавший… Зачем ему операция, если достаточно отпустить усы и лысину тоже отпустить.
Плохо помню, как уходил. Толик остался спать у Розенбаума. Он уснул за полчаса до этого. Мирно храпел, опустив голову на грудь.
— Налетела грусть, ну что пойду пройдусь, — сказал я, как бы заигрывая с Розенбаумом.
Но он отреагировал на этот постмодерн спокойно.
— До свидания.
— А вы правда врач? — спросил я.
— Нет. Я фельдшер, — ответил Розенбаум зло. Вообще после того, как Толик уснул, он стал нервным и грубым.
— До свидания, — сказал я. А Розенбаум просто захлопнул дверь.
На следующее утро мне позвонил Толик.
— Я вчера напился, чушь всякую нес. Забудем.
— Не помню я, чтобы ты чушь нес.
— Ну там про Розенбаума.
— Ага. Классный тип.
Толик поперхнулся.
— Кто?
— Ну Розенбаум.
— Какой еще Розенбаум?
— Сосед твой.
— Ты про Денис-Михайловича? Ну да, похож старик, а? Его по молодости особенно часто путали.
— Так это не Розенбаум был?
— Нет. Сосед мой. Какой еще нафиг Розенбаум? Розенбаум в Париже живет. Или в Тель-Авиве, не помню.
Я расстроился.
— Жаль, — говорю, — я то уже решил, что чудеса случаются.
— Чудеса случаются. Но не с Розенбаумом. Розенбаум — это порождение материального мира.
— Так я и думал, — сказал я и повесил трубку.
