Панькин был таким хорошим человеком, что все мечтали подойти к нему и потрепать по щеке.
Когда он умер, это не прекратилось.
Люди подходили к мертвому Панькину и трепали его.
Если живой Панькин обычно сопротивлялся такому обращению с собой, то мертвому Панькину было, конечно, все равно. Да и людям нравилось его трепать так даже больше. Поэтому вскоре Панькин стал истрепываться.
Это не понравилось почитателям Панькина, и они решили его забальзамировать и положить в прозрачный саркофаг. Бальзамирование было нужно для того, чтобы тело Панькина можно было по-прежнему трепать тогда, когда это казалось людям нужным. А саркофаг был нужен, чтобы ограничить число желающих трепать Панькина. Мол, достаточно и просто посмотреть.
Панькин лежал так какое-то время, и люди стали даже немного забывать, кто это и за какие такие заслуги мужчину положили в саркофаг. Желающих потрепать его по щеке стало заметно меньше. А вскоре и вовсе их не стало. Но люди по-прежнему приходили к саркофагу. Они хотели посмотреть на Панькина, как на этакую диковинку. Он интересовал их примерно так же, как уродцы в банках, хранящихся в Кунсткамерах. Люди такое любят.
Кстати, о Кунсткамере. Однажды Панькин всем надоел и его решили перенести в музей. Сначала думали закопать, но потом почему-то не стали. Раз, решили люди, его раньше не закопали, то, может, в этом был какой-то смысл? А закопаем, что он здесь столько времени лежал?
Музей был естественных наук, и Панькин себя в нем чувствовал очень хорошо. Хотя к науке имел опосредованное отношение. Однако к тому времени, по подсчетам ученых, от изначального Панькина почти уже ничего не осталось. Где-то примерно 15-20 процентов от натурального Панькина. А все остальное – это были всякие подменные жидкости и ненастоящие ткани. Биоробот, одним словом.
Так Панькин и лежал в музее – как достижение мумификационной науки. Хорошо лежал. Было ему легко. Снились ему города в тумане, роса на полях, цветущая акация. Порадуемся за Панькина. Все же он был хорошим человеком, когда жил. Да и после смерти – ничего себе так.