Я проснулся рано, потому что думал, мы пойдем покупать елку. Но родители спали, поэтому я тихо поиграл у себя в футбол.
В футбол я играю так. Беру лист бумаги, делю его на десять частей, каждую из частей скатываю в шарик. Это футбольный мяч. Затем беру игрушки, мои и оставшиеся от брата. Солдатики, ковбои, регулярные войска Красной Армии. Недавно в моей лиге появилась еще одна команда «Конструктор». Это не люди, а просто пластмассовые кубики конструктора. Не знаю, правильно ли я это сделал. Может быть, в следующем сезоне обойдусь без кубиков. Может, они проиграют всем и вылетят? Но пока идут неплохо. На четвертом месте.
Короче, я играл в футбол, час, а может, два. Потом пришла мама и сказала, что пора завтракать. Мама приготовила кашу, а кашу я не очень люблю, но я решил не портить настроение ни себе, ни родителям. Поэтому старался ковыряться в каше с бодрым видом. Чтобы папа не мог сказать: «Что ты сидишь над кашей с таким унылым видом». Кажется, у меня получилось. Почти получилось. Но по мнению родителей я ел слишком долго, и меня стали поторапливать. К сожалению, они проснулись в плохом настроении. Когда родители не в духе, то я стараюсь с ними не спорить. Когда они в хорошем настроении, они сами готовы сделать для меня что-то приятное. Например, разрешить недоедать кашу.
Наконец мы пошли за елкой. Я думал, папа побреется и возьмет галстук. Но он надел кроссовки и спортивные штаны. Вид у него был не праздничный. Я же надел хороший свитер, зеленый, в полоску. Мама хотела, чтобы я его снял и надел шерстяной, потому что он теплее. Но мне шерстяной не нравится, он не праздничный и, кроме того, кусается.
Я сказал, что хочу выглядеть празднично. Мама сказала, что у меня и так праздничный вид. А папа – что под курткой все равно будет не видно. Тогда я расстроился и даже немного заплакал, но не как девочка, а тихо. Я даже отвернулся, чтобы родители не видели, как по щекам текут слезы. Но мама, кажется, поняла и разрешила мне идти в красивом свитере. Она обняла меня, мне стало так приятно, что я заплакал сильнее. Но папа меня не понял, вырвал из маминых рук, нацепил куртку, шапку, шарф, и мы пошли.
Когда мы вышли из дома, я уже перестал плакать. И просто шел за отцом, стараясь не сильно отставать. Папа шел вперед быстро.
Он сказал, что мы сначала должны зайти в магазин. Купить кое-что. Меня он попросил остаться снаружи. Я знал, что речь шла о пиве, и ничего страшного в пивном магазине на мой взгляд не было. Особенно в начале дня. Туда пускали детей, и мне даже было интересно рассматривать этикетки. Но я не стал все это говорить, все равно отец бы меня не понял.
Его не было минут пять. За это время я успел поиграть с небольшой рыженькой собакой на коротких лапах, будто бы пришитых ей от какой-то другой собаки. Она очень обрадовалась мне, как будто видела не в первый раз. Но я не помню, чтобы мы с ней встречались. Хорошая собака. Кажется, эта порода называется орги, что-то в таком роде.
Папа пришел с тремя банками пива. Две он запихал в карманы, в левый и правый, и они теперь смешно топорщились, а третью банку (или первую, если так подумать), он открыл с таким пшиком.
Я спросил его, не купил ли он мне лимонада, а папа ответил, что лимонад вредный, потому что там много сахара. Тогда я спросил, не купил ли он лимонада, в котором нет сахара, а есть его заменитель. На что папа ответил, что такие сейчас почти не продаются, они стали… (тут он назвал какое-то слово, я его забыл, и даже не могу найти его в интернете). Поэтому лимонада для меня нет. Чуть позже он купит мне воды или кваса. Я сказал, что квас – это очень хорошо, но там тоже есть сахар. Тогда папа сказал мне, чтобы я молчал на морозе, а то заболею ангиной и вместо нового года попаду в больницу. Я плотно закрыл рот и шел так до елочного базара.
Елочный базар открыли на месте арбузного базара. А летом там продавали рыбу. То есть, это был какой-то постоянный базар, а вот его наполнение менялось. Но работали там примерно одни и те же люди.
Мне это место не нравится. Более-менее неплохо оно выглядит в момент продажи арбузов. Но сейчас я смотрел на лежащие в грязноватом снегу ели, и мне их стало жалко. Некоторые были такие лысые и некрасивые, что мне казалось, их никто никогда не возьмет.
Папа, конечно, выбрал ту что побольше, поразлапистее.
Он спросил, как мне. Но я показал жестом, что не могу говорить на морозе. Тогда отец сказал, чтобы я не вел себя как дурак. Я кивнул головой, хотя мне не казалось, что я веду себя как дурак. Отец еще раз спросил, нравится ли мне. И я замотал головой. Если бы я был в Болгарии, то это бы означало, что мне елка понравилась. Но елка мне не понравилась. Она была слишком хорошей.
Отец сказал, чтобы я перестал идиотничать и сказал, как нормальный человек. Я спросил у отца по поводу холода. Но он сказал, что уже стало теплее. Тогда я сказал, что нам лучше взять ту елку, что стояли у входа на базар. Низенький, облезлые, они нуждались в тепле и опеке.
Продавец елок, огромный мужик, состоящий из глаз, бороды и волосатых штанов, засмеялся. Он сказал, что такая уж у них судьба. И что они в таком случае пойдут на вторсырье. Я сказал, что мне бы не хотелось, чтобы все елки шли на вторсырье. Я сказал, что мы должны спасти одну из этих чудесных елок. Тогда отец разозлился и сказал, что поговорит со мной дома. Он взял ту елку, которую выбрал первой, сказал мне держать ее тонкий конец, и мы пошли. К сожалению, на улице было скользко, и я несколько раз падал. Тогда папа останавливался и кричал на меня. Я вставал, отряхивался, слушал мысли отца по поводу моего неумения правильно идти, и потом шел дальше. Дважды мы останавливались для того чтобы отец мог открыть пивную банку и осушить ее в пару глотков.
У пивного магазина мы опять остановились. Отец вышел оттуда с большим полиэтиленовым пакетом. Я спросил у отца, не взял ли он мне кваса. Отец хлопнул себя по лбу, сказал, что забыл, потому что его отвлекла мама «своим тупым звонком», поэтому ему стало не до этого. Я загрустил. Отец заметил это, и это было удивительно. Он потрепал меня по шапке и сказал, что обязательно купит квас попозже.
Мы пошли дальше, и скоро были дома.
Потом отец возился с установкой елки и гирляндами. Я спросил у него, нужно ли ему помочь, но отец сказал, что если я хочу помочь, то мне нужно ему не мешать. Видимо, это означало, что мне следует оставить его в покое.
Я оставил его в покое.
На кухне мама готовила еду. Я хотел помочь ей, и она сказала, что ей пока не до меня. Но когда-нибудь ей станет до меня, и тогда я смогу ей помочь. Поскольку с папой было совсем скучно и даже немного страшновато, я остался сидеть с мамой. Я читал книгу и иногда посматривал в телевизор. Так шел какой-то странный фильм, как мне показалось, о вреде пьянства. Но потом мне показалось, что он не о вреде пьянства, а как будто бы даже наоборот о его пользе. Я был не уверен, что такой фильм будут показывать по телевизору, поэтому спросил маму, но мама опять сказала, что ей пока не до меня. Потому что у нее переварился картофель, и она просто не знает, что с этим делать.
Я думал пойти погулять во двор с друзьями, но мама сказала, что уже темно и поздно, и она меня не отпустит. Потому что на улице страшно. Поэтому я остался сидеть на кухне, смотреть телевизор и скучать.
В какой-то момент из комнаты послышались крики, и я закрыл уши руками. Туда побежала мама. Я же понял, что там что-то упало и сломалось. И это не папа, потому что папа громко ругался некрасивыми словами и что-то пинал.
Когда папа немного успокоился, я осторожно прокрался в коридор и посмотрел в комнату. Оказалось, что упала елка, которую папа установил как-то неправильно, и, падая, елка снесла еще и полку, на которой стояли всякие штуки, вроде статуэток и тарелочек из поездок. Все это упало, рассыпалось, и комната превратилась в место происшествия.
Папе все это сильно не понравилось. Маме – тоже. Она сказала, что устала жить с мало того, что бездушным, так еще и криворуким мужем. А папа сказал, что у него ничего не получилось потому что мама его сглазила и вообще думала о нем плохо.
Мама и папа продолжали обмениваться мнениями, и вскоре этот обмен перерос в скандал. Они ругались друг на друга, кричали. А я закрыл уши руками и ушел на кухню. Но даже на кухне я слышал, как еще что-то куда-то полетело, упало и ударилось.
Хлопнула входная дверь, и я понял, что это ушел отец. Мне сразу стало легче. На кухню вернулась мама. Села на стул, обхватила голову руками и заплакала. Я подошел к ней, обнял и постарался успокоить. Мама меня тоже обняла. Там мы стояли с ней вдвоем (вернее я стоял, а она сидела) и плакали.
Потом мама перестала плакать, вытерла лицо и сказала, что все же доделает оливье что бы ей это не стоило.
Я решил помочь маме и слегка убрался в комнате, хотя сделать это было непросто. Потом вместе с мамой мы установили елку. Оказалось, что папа неправильно вкручивал пластмассовые болты в держатель елки. Наверное, ему все же нужна была моя помощь, потому что вместе с мамой мы справились хорошо. Мама держала елку, а я подлез под низ и вкрутил болты, пусть и немного поцарапался об иголки. Но это было даже хорошо.
Потом мы с мамой принесли с кухни стол и стали его накрывать. Эта часть нового года мне всегда нравилась больше всего. У меня на душе было спокойно, и о папе как-то совсем не думалось. Но как только я подумал о том, что о папе мне не думается, как в голову полезли разные мысли. Что папа ушел на мороз, и ходит теперь по холоду, и что он не вернется, а замерзнет. Я не имел ничего против того, чтобы отметить новый год с мамой вдвоем – так было спокойнее. Но мне бы не хотелось, чтобы отец замерз на улице в новый год. Никто не должен замерзать на улице в новый год. Даже самый плохой человек. А мой отец не самый плохой человек.
Я размышлял обо всем этом, и даже думал попросить маму пойти искать отца, как он вернулся. У меня тут же возникло это ощущение, которое называется как-то по-французски – лажевью – как-то так, я потом посмотрю и обязательно его откорректирую. Папа часто так приходил, опустив голову и стараясь не смотреть маме в глаза.
Отец шмыгнул носом и сказал маме, чтобы она не держала на него зла. Мама сказала, что он может посидеть с нами, но она его еще не простила. Я хотел сказать, что папа, конечно, может посидеть с нами, и я рад, что он не замерзает улице. Но папа так на меня посмотрел, что мне расхотелось ему что-то говорить.
Тогда я спросил у него, не купил ли он мне кваса, и отец сказал, что ему было не до этого, но квас он купит позже.
Потом отец пошел в комнату и посмотрел на установленную нами елку. Он сказал, что мы установили ее кривовато, но в целом сойдет. Потом он лег на неразложенный диван и уснул на какое-то время. Я же еще немного поиграл в футбол.
Буквально через час стали приходить гости. Папа проснулся и переоделся в рубашку, а мама бегала по квартире в бигудях и говорила о том, что не успевает накраситься. Как я понял, она все же успела накраситься, но как-то неправильно. Отец, как это с ним бывает, был даже нежен с мамой, и мне это нравилось.
Пришли родственники. Дядя с женой и дочкой, бабушка, тетя со своим молодым человеком. Когда говорили о тетином молодом человеке, то всегда делали такой упор на словах «Молодой» и «Человек», будто хотели сделать в них дыру. Наверное, это было связано с тем, что тетя часто приходила на семейные праздники с разными молодыми людьми, и никогда не повторялась. Как сказала моя мама, она меняла молодых людей как платья.
Бабушка была чем-то недовольна. Мама говорит о ней, что она всегда чем-то недовольна. И это, наверное, правда. Бабушка с порога сказала, что ее вез очень плохой водитель по очень плохой дороге и ей пришлось слушать очень плохое радио. Добил же ее очень плохой лифт в нашей парадной. Когда он поднимался наверх, то сильно трясся. После этих слов она так посмотрела на отца, как будто это он сам тряс лифт, а отец развел руки в стороны, как будто поясняя, что он делает, все что может.
Дядя с тетей Катей и Лилей были очень шумные и красивые. То есть Дядя и тетя Катя были красивые. А Лиля – шумная. Она прибежала в комнату и разбросала все мои игрушки. А потом схватила мою тетрадку с результатами футбольных матчей и принялась ее рассматривать. Мне стало не по себе, и я попросил ее больше так не делать. Тогда она расплакалась и позвала маму с папой. Мои папа и мама тоже пришли, и сказали, что я как старший обязан вести себя хорошо и не обижать девочку. Я выслушал это, опустив голову – прямо как папа. А когда родители ушли, Лиля рассмеялась и показала мне язык.
За столом все продолжили говорить громко и иногда даже ссориться. Когда выступал президент, а это считалось очень важным событием, дядя без конца балагурил и шутил. Бабушка стала на него шикать, а потом и просто кричать. Она очень любила смотреть выступления президента. Мой папа тоже стал что-то ему говорить. В общем они повздорили и успокоились только когда начался гимн. Он как будто примирил всех собравшихся.
Лиля пила лимонад из отдельной бутылки, мне же папа налил воды с вареньем. И мне это очень не нравилось. Я хотел спросить у него про квас, но не стал.
Дальше по телевизору начались какие-то музыкальные номера, и все собравшиеся их обсуждали. Но обсуждали немного однобоко, потому что все говорили о том, как им происходящее не нравится. Потом стали переключать каналы. Но на всех каналах шло все примерно одинаковое, и все это не нравилось никому. А когда вместо музыки на одном из каналов, оказались какие-то шутки, то бабушка сказала, что просто терпеть не может такой вот юмор и ей хочется посмотреть хорошую итальянскую комедию. Но итальянскую комедию все смотреть не стали, а включили канал, который всех более-менее устроил. Там шла какая-то дискотека, и вопросов к этим песням почти ни у кого не было.
Потом отец с дядей стали обсуждать политику и тоже ссорится. Это происходило всякий раз, когда они собирались вместе. Однажды они даже схватили друг друга за рубашки и стали трясти. Казалось, они хотят вытрясти из друг друга монеты. Но в этот раз они не стали хватать друг друга. А просто громко говорили одно и то же, и не слышали, что говорит им другой человек, но при этом злились, что и другой человек их не слышит.
Ситуацию спасла бабушка, а она умела это делать. Она сказала, что в детстве братья тоже были такими задиристыми. И вообще у нее есть много историй о их детстве. Но отцу и дяде не нравились эти истории, поэтому они объединились против бабушки и очень попросили ее ничего такого не рассказывать. Бабушка сказала, что не будет, если они заткнутся и продолжат есть салат. И это сработало. Я хочу сказать, что салат они действительно доели.
Через какое-то время мне захотелось спать, и я уже начал клевать носом, а Лиля стала говорить, что я как маленький. Я обиделся и ушел на кухню. Думал, за мной кто-то придет. Но никто не пришел.
Тогда я просто стоял и смотрел в заиндевевшее окно. За окном громыхали салюты, и рядом с домом и дальше, дальше. И это было по-своему красиво. Но и как-то тревожно. Потому что звуки взрывов, хочешь – не хочешь, меня настораживали. А что, подумал я, если вместо фейерверков будут настоящие взрывы? Мне стало так больно и ужасно, что я даже не смог дышать, и мне пришлось сесть на табуретку, чтобы прийти в себя. Я как будто бы почувствовал, что где-то есть место, где люди не слышат фейерверков, а где раздаются все эти взрывы, и это чувство было таким тяжелым, что мне на секунду показалось, что жить с ним вместе просто невозможно.
Но это чувство все же ушло, и я опять видел, как взрываются красным, зеленым, оранжевым, салюты, и все небо усеяно этими салютами, а люди кричат «Ура!» и делают вид, что ничего кроме этого не существует.
Я свернулся калачиком. Лег на кухонный диван и уснул. А проснулся от того, что отец нес меня в кровать на руках. Я сначала удивился, он так не делал уже очень и очень давно, но потом мне стало приятно, и я обнял его за шею.
— Тише-тише, — сказал отец и улыбнулся.
— Папа, я тебя очень, очень люблю, – сказал я и почему-то опять заплакал.
