Рубрика: Стихи

Интересно, а было ли у Дарта Вейдера имперское мышление?
О чем он вообще думал, когда смотрел из окна космолета на Звезду смерти?
О том, что империя поднимается с колен? Восстает, так сказать, из пепла?
О том, что она собирает все потерянные республикой территории?
О том, что повстанцы ведут себя, по-человечески говоря, не красиво?
Получают все эти гранты от западных фондов, показывают на Империю пальцем…
А Император сидит во дворце, закрыв пол-лица капюшоном.
Кажется, ему нет никакого дела до происходящего в дальних уголках.
Его волнуют только ситхские турниры и бассейн по четвергам.
Дарт Вейдер недоволен внешней и внутренней политикой.
Он хочет заглушить свое недовольство чем-то грандиозным.
И вот он разрушает планету Альдеран. Становится ли ему лучше?
Пожалуй, нет. Он все также несчастен. Ничто не может его успокоить.
Да еще и лакированные сапоги жмут. Наверное, плохо закрутил портянки.
Мой бедный Дарт Вейдер. Почему твое несчастье стало несчастьем всего мира?
И особенно бедных альдеранцев.

Ну вот, брату уже тридцать пять.

Есть борода и самомнение, и за ухом сигарета.

Выглядит хорошо, хотя футболка Palm Beach говорит об обратном.

Да, забирали его когда-то с отцом из роддома.

Ехали на белой «Волге» с таксистом в кожаной куртке.

Падал снег и дворники скрипели вжик-вжик.

И мне нетерпелось увидеть брата. Поиграть с ним.

Взять за руку и отвести куда-то.

Поэтому я был очень разочарован,

Когда-то мама вышла откуда-то

Из-за белой, что ли, двери, отделявшей наш мир от чего-то потустороннего.

И протянула нам комок, перемотанный синей лентой.

Комок издавал неприятные звуки и вел себя вызывающе.

И дерзко.

С годами он стал вести себя более вызывающе.

Ну хоть плакать перестал, и то хорошо.

Что ещё рассказать о брате?

Однажды он кинул в меня машинкой и разбил бровь.

Сдал родителям, что я курю.

Помог сбежать мне с девушкой с места где бы нас застукали.

Получил роль Буратино в спектакле

(Я играл Дуремара).

Есть люди, они не стареют, а просто становятся старше.

Они как деревья, только больше кругов на срезе и плотнее листва.

Наверное, ему подошло быть хиппи или Бобом Марли.

Но он простой русский чел с определенным пристрастием к алкоголю.

Или неопределенным?

Про таких говорят: «Женится вам пора, барин».

Но он не торопится. Он и так все успеет.

Ему некуда спешить.

Нельзя спешить, если ты никуда не идёшь.

Оставайся собой, братан!

Рад, что в мире есть люди, в которых я вижу отца.

Жили мы в Кудрово.
Не год, не пять и не два.
Жили мы в Кудрово.
Четыре прекрасных дня.
Заборы, заборы, шаверма, пиво, лаваш.
Цветы-магазины, кофе, собаки, алкаш.
Пахнет мочой. Кто-то делал шашлык на траве.
Пешеходы левее, самокаты и велы правей.
Парковки, их нужно просто стараться занять.
Женщина через одну — многодетная мать.
Рядом шипит загруженный тачками КАД.
Это не рай, но даже и близко не ад.
И даже не город. Не блок. Не квартал. Не село.
Это тебя просто так сюда занесло.
Ездить туда и обратно — твое ремесло.
Это тебе откровенно еще повезло.
Кудрово — это такое скопленье квартир.
Кудрово — это и макро- и микромир.
Едет автобус. На поребрике люди стоят.
Жили мы в Кудрово. И спали три ночи подряд.
Это не рай, но даже и близко не ад.

Вот как-то гуляешь с собакой.
Под ногами хрустит свежий снег.
Ты идешь, идешь.
И понимаешь, что в таком ритме можешь идти еще долго.
Перейти проспект, прошагать мост.
Выйти к кольцевой, каким-то образом ее преодолеть.
Пересечь лесополосу. Несколько деревень.
Потом линии ЛЭП, еще деревни, заснеженные болота.
Выйти к Ладоге, в каком-то совершенно диком месте.
Пойти по ладожском льду, неспешно, но уверенно.
Пересечь Ладогу, продвигаться к Онеге.
Встретить диких животных, но не испугаться.
Пройти заброшенное село и остатки колхоза.
Миновать Свирь. Подойти к Онеге.
Как-то перебраться через Онегу и идти дальше.
На Север или Северо-Восток.
Там дальше будет Печора. Холмогоры, Архангельск.
Где-то там Белое море. Выйти к Белому морю.
Остановиться. Посмотреть на китов вдалеке.
На подводные лодки у пирса и опять на китов.
Сделать шаг и пойти по воде, с детским восторгом.
И идти, идти.
Миновать северный морской путь и салютовать проплывающим
Атомным ледоколам Росатома или каким-то другим ледоколам.
Пройти Шпицберген и даже сам Северный полюс.
И идти дальше, как будто бы уже вниз головой.
Что там происходит дальше непонятно, но что-то грандиозное.
Лабрадор, Гудзон, Великие Озера.
Миссисипи, Алабама, Техас, Мексика.
И дальше, дальше на юг, не останавливаясь.
Короче, совершить такое вот путешествие, чтобы в конце
Дойти уже не как человек, а как некий сгусток энергии,
Слившийся с ветром, ставший сам этим ветром.
И у дома, здесь, задержаться на пару минут.
Чтобы снова двинуться дальше…

Наблюдаю в телефоне с помощью сервиса флайрадар,
Как самолет, в котором сидит моя дочь, летит над Вытегрой.
Звучит красиво. Вспоминается Прокудин-Горский и его чудесные снимки.
Все эти каналы, мужики, бабы и лошади.
Девочка в сиреневом платье с румянцем на щеках.
В руках у нее тарель с ягодами.
Деревянная церковь, нависшая над водой, как береза.
Город, застрявший в прошлом.
Как часть чего-то такого, чего у меня никогда не было.
Но все же было.
Как разрушенный дом в центре города, в котором жил отец
Еще мальчиком…
А самолет уже миновал Подпорожье.
Опаздывает конечно, но сервис говорит, что в небе пробки…
Сильно скучал по дочери.
Месяц в Сургуте — не шутка, если ты не нефтяник.
Давай уже самолет ускоряйся.
Хватит плестись в хвосте революции.
Лодейное поле, Шлиссельбург, Павловск.
Пилоты иногда бывают непунктуальными, как женщины на первом свидании.
Прилетит дочь, пойдем с ней гулять по городу.
Покажу ей тот дом на Гагаринской улице.
Ей будет скорее всего все равно.
Но должен же я как-то развлекаться, стоя в аэропорту,
Наблюдая за тем как самолет пролетает Вытегру.

Я убил таракана.
Не из-за того, что он съел мою крупу
Или выпил кофе.
А просто так. Увидел его и убил.
Просто мне стало неприятно.
Я почувствовал злость.
И даже испуг.
И убил.
Наверное, было бы хуже,
Если бы я убил его просто так,
Ничего не почувствовав.
Но теперь я испытываю угрызения совести.
Лежит таракан, в предсмертной агонии, сучит ножками.
А я стою над ним – убийца – и что с того?
Разве моя жизнь теперь стала лучше?
Разве тараканы исчезнут из моей квартиры?
Разве станет меньше в мире несправедливости?
Убийство таракана ничего не изменит.
Просто нужно было не поддаваться эмоциям.
Отпустить его к тараканьим детям.
К тараканьему телевизору.
В тараканью жизнь.
Его все равно доконают налоги и ипотека.
Или цирроз печени.
Очень жаль, таракан, что все так получилось.
Не стоило мне тебя убивать.
Я стою над твоей могилой и плачу.
Просто я понимаю,
Что найдется кто-то,
Кто так же убьет и меня.

Сидит, скучает охранник
В форме своей, пятнистой
Как леопард или, скажем,
Как постаревшая пума.
Сидит, курит тихонько,
Лицо подставляя солнцу.
На футболке его, лохматой,
Видна постаревшая дырка.
Он любит свою работу
В такие часы забвенья.
Он чувствует себя домом,
Который он охраняет.
Он с ним сросся костями.
Он с ним сросся душою.
Ему даже кажется, вроде,
Что по подвальным трубам
Течет его протоплазма
А комок кабелей настенных
Это пучок его нервов.
А сам он, обычный охранник,
Будто бы сделан из блоков
На заводе сделан, бетонном.

Но докурив сигарету,
Он ковыляет в будку
И снова собой недоволен.
И дом его этот бесит.
И люди его бесят тоже.
Поэтому бабке с тележкой
Он теперь дверь не откроет.
Пусть сама ключ находит
В своей бесконечной сумке.
А он просто посмотрит
Снова во все мониторы.
И будет спать потому что
Все имеет пределы.
Все имеет пределы…

А ночью ему будут сниться
Крым, лето, автобус.
Детство, мамина каша,
Дача, друзья, помидоры.
И он снова будет счастливый.
А ты, вероятно, услышишь
Ночью как дом вздыхает,
Мурчит и как будто трясется.
Теперь ты знаешь, в чем дело.

Раньше похмелье можно было победить квасом,
Если его выпить много и одним таким залпом.
Теперь похмелье пустило внутри организма корни.
Оно живет в тебе, разбухает, а ты хоть сдохни.
Раньше похмелье было удивительными приключением.
Похмелье нередко проходило в приподнятом настроении.
Ты чувствовал в себе желание петь, писать стихи, креативить.
Теперь я смотрю на отражение в зеркале, и не хочу себя видеть.
Однажды я победил похмелье, просто выкурив сигарету.
Теперь я с ужасом жду, когда придет ко мне все вот это.
Когда мне говорили, что похмелье может длиться сутками,
Я просил людей не делиться такими нелепыми утками.
Мне тридцать семь, и если я выпил как следует накануне,
То следующие три дня я буду ходить помятым, как поздний Бунин.
Похмелье выражается не только в физическом состоянии.
Формула такая: хандру умножить на манию.
В скобках сложить годы и недолеченные заболевания,
Выпитый алкоголь и пройденное вчера расстояние.
И да, не стоит забывать про разного типа фобии.
Похмелье растет в нас, а мы просто – копия с копии.

В первый раз в Сочи был в 2000-м году.
Ездили с мамой и братом на поезде.
Снимали какой-то сарай в получасе ходьбы до моря.
Хорошо устроились, говорила мама.
На пляже продавали шашлык и сладкую вату.
Я, 15-летний, курил за углом, боясь, что спалят.
Покупал в газетном ларьке «Спорт-экспресс» каждый день.
«Зенит» играл хорошо. Шел третьим.
Море билось о волнорезы. Мы ходили туда-сюда к морю,
Словно отбывали повинность.
Съездили несколько раз в горы. Было очень красиво. Попробовал там вино.
Эта поездка осталась на серии фотографий в моем альбоме.
Сейчас, когда беру его в руки, мурашки бегут по коже.
Сочи изменился, конечно. Построили мосты и дороги, гостиницы.
Даже целый город в горах — для богачей.
Ходить там приятно, пусть и дорого.
Прекрасная Россия будущего, наверное, и должна быть такой.
С налетом московской турецкости.
Спасибо маме, которая отвезла меня сюда в 2000-м.
И дала увидеть, как все это было раньше.
Можно сказать — я свидетель эпохи.
Вернее, ее перемены.