Путешествие из Красногорска в Москву с ребенком и женой поздним зимним вечером

Сели в поезд МЦД (следует из Нахабино аж в Тулу) на станции Опалиха. Взял Сашу на руки. Саша вяло сопротивлялась. Мы только отправились в обратный путь домой, а она уже устала.

Прижал к себе.

Смотри, сказал я, какое интересное у нас путешествие. Вон сколько всего происходит в окне.

В окне же на самом деле ничего не происходило. Заканчивались новогодние каникулы. На часах было часов восемь вечера. В окне скользила темнота разных масштабов, размеров и форм.

Иногда попадались дома, темные. Затем мелькнул дачный поселок, построенный вокруг опоры линии электропередач. У одного жителя такая рогатка стояла прямо во дворе, и человек чувствовал себя неплохо, отгрохал двухэтажный кирпичный дом с мезонином.

После поселка наступило время чего-то такого, напоминающего город, но еще городом не являющимся. Какие-то предместья. Редкие фонари. Полуосвещенные дорожки. Многоквартирные, но все еще низенькие домешки. Затем это свернулось в одну-единственную точку, как во время Большого взрыва, и раскрылось едва ли не небоскребами, похожими на обтесанные сосны, неоновыми огнями вывесок, эстакадами. Даже у церкви здесь был подсвечен купол. От этого казалось, что это не церковь вовсе, а дешевая китайская игрушка, вроде той, что втюхивают родителям в цирке или на детском утреннике.

Саша смотрела на все это с удивлением, переходящим в трепет.

Эстакады тем временем перекрещивались и перекрещивались, как будто пьяный моряк вязал ему одному известный узел. Стояли пятидесятиэтажки вперемешку с пятиэтажками. Такой фьюжн бывает только в Москве.

Миновали границу города. Небоскребы почему-то исчезли. Проявилась промышленная изнанка столицы. Серые заборы, перевалочные пункты, незавершенные стройки, предприятия, выпускающие что-то очень маловостребованное. Среди этого разнообразия особняком стоял автобусный парк. Автобусы отдыхали в нем четкими правильными линиями, внушая мысль о постоянстве, порядке и стабильности. Автобусы все чистые, приятные, почти игрушечные.

И промышленность, будто стесняясь своей убогости, куда-то отступила. Начался парк, покрытый снегом, уже на автобусный, а настоящий, темный, едва не различимый в темноте. Затем выплыл новый район, аккуратный, красивый, успешный. Не район, а открытка. За ним дремала, как древнее чудище, громада стадиона одной футбольной команды.

«Смотри, смотри, Саша!» Но на Сашу стадион особенного впечатления не произвел. Что она, стадионов не видела?

Шлюз канала имени Москвы с верхотуры железнодорожной насыпи казался чем-то вроде чудом сохранившегося древнегреческого храма.

Дальше – опять ничего интересного. Ну гаражи, ну торговые центры. И опять темнота. И фонари. И станция с забавным названием, как будто бы отсылающим к нашему дому. И заставляющая подумать о том, что дом – ну он уже совсем, совсем близко. И осталось всего чуть-чуть. Ну пара остановок. А потом поезд. Четыре часа. Такси. И мы дома. И пусть будет холодно, и пусть идет снег. Главное, что мы будем дома, дома, дома.

Подъезжали к станции. Посмотрел на Сашу – спит. Постараться ее на разбудить. Вот что главное.

Везде громыхают салюты

Я проснулся рано, потому что думал, мы пойдем покупать елку. Но родители спали, поэтому я тихо поиграл у себя в футбол.

В футбол я играю так. Беру лист бумаги, делю его на десять частей, каждую из частей скатываю в шарик. Это футбольный мяч. Затем беру игрушки, мои и оставшиеся от брата. Солдатики, ковбои, регулярные войска Красной Армии. Недавно в моей лиге появилась еще одна команда «Конструктор». Это не люди, а просто пластмассовые кубики конструктора. Не знаю, правильно ли я это сделал. Может быть, в следующем сезоне обойдусь без кубиков. Может, они проиграют всем и вылетят? Но пока идут неплохо. На четвертом месте.

Короче, я играл в футбол, час, а может, два. Потом пришла мама и сказала, что пора завтракать. Мама приготовила кашу, а кашу я не очень люблю, но я решил не портить настроение ни себе, ни родителям. Поэтому старался ковыряться в каше с бодрым видом. Чтобы папа не мог сказать: «Что ты сидишь над кашей с таким унылым видом». Кажется, у меня получилось. Почти получилось. Но по мнению родителей я ел слишком долго, и меня стали поторапливать. К сожалению, они проснулись в плохом настроении. Когда родители не в духе, то я стараюсь с ними не спорить. Когда они в хорошем настроении, они сами готовы сделать для меня что-то приятное. Например, разрешить недоедать кашу.

Наконец мы пошли за елкой. Я думал, папа побреется и возьмет галстук. Но он надел кроссовки и спортивные штаны. Вид у него был не праздничный. Я же надел хороший свитер, зеленый, в полоску. Мама хотела, чтобы я его снял и надел шерстяной, потому что он теплее. Но мне шерстяной не нравится, он не праздничный и, кроме того, кусается.

Я сказал, что хочу выглядеть празднично. Мама сказала, что у меня и так праздничный вид. А папа – что под курткой все равно будет не видно. Тогда я расстроился и даже немного заплакал, но не как девочка, а тихо. Я даже отвернулся, чтобы родители не видели, как по щекам текут слезы. Но мама, кажется, поняла и разрешила мне идти в красивом свитере. Она обняла меня, мне стало так приятно, что я заплакал сильнее. Но папа меня не понял, вырвал из маминых рук, нацепил куртку, шапку, шарф, и мы пошли.

Когда мы вышли из дома, я уже перестал плакать. И просто шел за отцом, стараясь не сильно отставать. Папа шел вперед быстро.

Он сказал, что мы сначала должны зайти в магазин. Купить кое-что. Меня он попросил остаться снаружи. Я знал, что речь шла о пиве, и ничего страшного в пивном магазине на мой взгляд не было. Особенно в начале дня. Туда пускали детей, и мне даже было интересно рассматривать этикетки. Но я не стал все это говорить, все равно отец бы меня не понял.

Его не было минут пять. За это время я успел поиграть с небольшой рыженькой собакой на коротких лапах, будто бы пришитых ей от какой-то другой собаки. Она очень обрадовалась мне, как будто видела не в первый раз. Но я не помню, чтобы мы с ней встречались. Хорошая собака. Кажется, эта порода называется орги, что-то в таком роде.

Папа пришел с тремя банками пива. Две он запихал в карманы, в левый и правый, и они теперь смешно топорщились, а третью банку (или первую, если так подумать), он открыл с таким пшиком.

Я спросил его, не купил ли он мне лимонада, а папа ответил, что лимонад вредный, потому что там много сахара. Тогда я спросил, не купил ли он лимонада, в котором нет сахара, а есть его заменитель. На что папа ответил, что такие сейчас почти не продаются, они стали… (тут он назвал какое-то слово, я его забыл, и даже не могу найти его в интернете). Поэтому лимонада для меня нет. Чуть позже он купит мне воды или кваса. Я сказал, что квас – это очень хорошо, но там тоже есть сахар. Тогда папа сказал мне, чтобы я молчал на морозе, а то заболею ангиной и вместо нового года попаду в больницу. Я плотно закрыл рот и шел так до елочного базара.

Елочный базар открыли на месте арбузного базара. А летом там продавали рыбу. То есть, это был какой-то постоянный базар, а вот его наполнение менялось. Но работали там примерно одни и те же люди.

Мне это место не нравится. Более-менее неплохо оно выглядит в момент продажи арбузов. Но сейчас я смотрел на лежащие в грязноватом снегу ели, и мне их стало жалко. Некоторые были такие лысые и некрасивые, что мне казалось, их никто никогда не возьмет.

Папа, конечно, выбрал ту что побольше, поразлапистее.

Он спросил, как мне. Но я показал жестом, что не могу говорить на морозе. Тогда отец сказал, чтобы я не вел себя как дурак. Я кивнул головой, хотя мне не казалось, что я веду себя как дурак. Отец еще раз спросил, нравится ли мне. И я замотал головой. Если бы я был в Болгарии, то это бы означало, что мне елка понравилась. Но елка мне не понравилась. Она была слишком хорошей.

Отец сказал, чтобы я перестал идиотничать и сказал, как нормальный человек. Я спросил у отца по поводу холода. Но он сказал, что уже стало теплее. Тогда я сказал, что нам лучше взять ту елку, что стояли у входа на базар. Низенький, облезлые, они нуждались в тепле и опеке.

Продавец елок, огромный мужик, состоящий из глаз, бороды и волосатых штанов, засмеялся. Он сказал, что такая уж у них судьба. И что они в таком случае пойдут на вторсырье. Я сказал, что мне бы не хотелось, чтобы все елки шли на вторсырье. Я сказал, что мы должны спасти одну из этих чудесных елок. Тогда отец разозлился и сказал, что поговорит со мной дома. Он взял ту елку, которую выбрал первой, сказал мне держать ее тонкий конец, и мы пошли. К сожалению, на улице было скользко, и я несколько раз падал. Тогда папа останавливался и кричал на меня. Я вставал, отряхивался, слушал мысли отца по поводу моего неумения правильно идти, и потом шел дальше. Дважды мы останавливались для того чтобы отец мог открыть пивную банку и осушить ее в пару глотков.

У пивного магазина мы опять остановились. Отец вышел оттуда с большим полиэтиленовым пакетом. Я спросил у отца, не взял ли он мне кваса. Отец хлопнул себя по лбу, сказал, что забыл, потому что его отвлекла мама «своим тупым звонком», поэтому ему стало не до этого. Я загрустил. Отец заметил это, и это было удивительно. Он потрепал меня по шапке и сказал, что обязательно купит квас попозже.

Мы пошли дальше, и скоро были дома.

Потом отец возился с установкой елки и гирляндами. Я спросил у него, нужно ли ему помочь, но отец сказал, что если я хочу помочь, то мне нужно ему не мешать. Видимо, это означало, что мне следует оставить его в покое.

Я оставил его в покое.

На кухне мама готовила еду. Я хотел помочь ей, и она сказала, что ей пока не до меня. Но когда-нибудь ей станет до меня, и тогда я смогу ей помочь. Поскольку с папой было совсем скучно и даже немного страшновато, я остался сидеть с мамой. Я читал книгу и иногда посматривал в телевизор. Так шел какой-то странный фильм, как мне показалось, о вреде пьянства. Но потом мне показалось, что он не о вреде пьянства, а как будто бы даже наоборот о его пользе. Я был не уверен, что такой фильм будут показывать по телевизору, поэтому спросил маму, но мама опять сказала, что ей пока не до меня. Потому что у нее переварился картофель, и она просто не знает, что с этим делать.

Я думал пойти погулять во двор с друзьями, но мама сказала, что уже темно и поздно, и она меня не отпустит. Потому что на улице страшно. Поэтому я остался сидеть на кухне, смотреть телевизор и скучать.

В какой-то момент из комнаты послышались крики, и я закрыл уши руками. Туда побежала мама. Я же понял, что там что-то упало и сломалось. И это не папа, потому что папа громко ругался некрасивыми словами и что-то пинал.

Когда папа немного успокоился, я осторожно прокрался в коридор и посмотрел в комнату. Оказалось, что упала елка, которую папа установил как-то неправильно, и, падая, елка снесла еще и полку, на которой стояли всякие штуки, вроде статуэток и тарелочек из поездок. Все это упало, рассыпалось, и комната превратилась в место происшествия.

Папе все это сильно не понравилось. Маме – тоже. Она сказала, что устала жить с мало того, что бездушным, так еще и криворуким мужем. А папа сказал, что у него ничего не получилось потому что мама его сглазила и вообще думала о нем плохо.

Мама и папа продолжали обмениваться мнениями, и вскоре этот обмен перерос в скандал. Они ругались друг на друга, кричали. А я закрыл уши руками и ушел на кухню. Но даже на кухне я слышал, как еще что-то куда-то полетело, упало и ударилось.

Хлопнула входная дверь, и я понял, что это ушел отец. Мне сразу стало легче. На кухню вернулась мама. Села на стул, обхватила голову руками и заплакала. Я подошел к ней, обнял и постарался успокоить. Мама меня тоже обняла. Там мы стояли с ней вдвоем (вернее я стоял, а она сидела) и плакали.

Потом мама перестала плакать, вытерла лицо и сказала, что все же доделает оливье что бы ей это не стоило.

Я решил помочь маме и слегка убрался в комнате, хотя сделать это было непросто. Потом вместе с мамой мы установили елку. Оказалось, что папа неправильно вкручивал пластмассовые болты в держатель елки. Наверное, ему все же нужна была моя помощь, потому что вместе с мамой мы справились хорошо. Мама держала елку, а я подлез под низ и вкрутил болты, пусть и немного поцарапался об иголки. Но это было даже хорошо.

Потом мы с мамой принесли с кухни стол и стали его накрывать. Эта часть нового года мне всегда нравилась больше всего. У меня на душе было спокойно, и о папе как-то совсем не думалось. Но как только я подумал о том, что о папе мне не думается, как в голову полезли разные мысли. Что папа ушел на мороз, и ходит теперь по холоду, и что он не вернется, а замерзнет. Я не имел ничего против того, чтобы отметить новый год с мамой вдвоем – так было спокойнее. Но мне бы не хотелось, чтобы отец замерз на улице в новый год. Никто не должен замерзать на улице в новый год. Даже самый плохой человек. А мой отец не самый плохой человек.

Я размышлял обо всем этом, и даже думал попросить маму пойти искать отца, как он вернулся. У меня тут же возникло это ощущение, которое называется как-то по-французски – лажевью – как-то так, я потом посмотрю и обязательно его откорректирую. Папа часто так приходил, опустив голову и стараясь не смотреть маме в глаза.

Отец шмыгнул носом и сказал маме, чтобы она не держала на него зла. Мама сказала, что он может посидеть с нами, но она его еще не простила. Я хотел сказать, что папа, конечно, может посидеть с нами, и я рад, что он не замерзает улице. Но папа так на меня посмотрел, что мне расхотелось ему что-то говорить.

Тогда я спросил у него, не купил ли он мне кваса, и отец сказал, что ему было не до этого, но квас он купит позже.

Потом отец пошел в комнату и посмотрел на установленную нами елку. Он сказал, что мы установили ее кривовато, но в целом сойдет. Потом он лег на неразложенный диван и уснул на какое-то время.  Я же еще немного поиграл в футбол.

Буквально через час стали приходить гости. Папа проснулся и переоделся в рубашку, а мама бегала по квартире в бигудях и говорила о том, что не успевает накраситься. Как я понял, она все же успела накраситься, но как-то неправильно. Отец, как это с ним бывает, был даже нежен с мамой, и мне это нравилось.

Пришли родственники. Дядя с женой и дочкой, бабушка, тетя со своим молодым человеком. Когда говорили о тетином молодом человеке, то всегда делали такой упор на словах «Молодой» и «Человек», будто хотели сделать в них дыру. Наверное, это было связано с тем, что тетя часто приходила на семейные праздники с разными молодыми людьми, и никогда не повторялась. Как сказала моя мама, она меняла молодых людей как платья.

Бабушка была чем-то недовольна. Мама говорит о ней, что она всегда чем-то недовольна. И это, наверное, правда. Бабушка с порога сказала, что ее вез очень плохой водитель по очень плохой дороге и ей пришлось слушать очень плохое радио. Добил же ее очень плохой лифт в нашей парадной. Когда он поднимался наверх, то сильно трясся. После этих слов она так посмотрела на отца, как будто это он сам тряс лифт, а отец развел руки в стороны, как будто поясняя, что он делает, все что может.

Дядя с тетей Катей и Лилей были очень шумные и красивые. То есть Дядя и тетя Катя были красивые. А Лиля – шумная. Она прибежала в комнату и разбросала все мои игрушки. А потом схватила мою тетрадку с результатами футбольных матчей и принялась ее рассматривать. Мне стало не по себе, и я попросил ее больше так не делать. Тогда она расплакалась и позвала маму с папой. Мои папа и мама тоже пришли, и сказали, что я как старший обязан вести себя хорошо и не обижать девочку. Я выслушал это, опустив голову – прямо как папа. А когда родители ушли, Лиля рассмеялась и показала мне язык.

За столом все продолжили говорить громко и иногда даже ссориться. Когда выступал президент, а это считалось очень важным событием, дядя без конца балагурил и шутил. Бабушка стала на него шикать, а потом и просто кричать. Она очень любила смотреть выступления президента. Мой папа тоже стал что-то ему говорить. В общем они повздорили и успокоились только когда начался гимн. Он как будто примирил всех собравшихся.

Лиля пила лимонад из отдельной бутылки, мне же папа налил воды с вареньем. И мне это очень не нравилось. Я хотел спросить у него про квас, но не стал.

Дальше по телевизору начались какие-то музыкальные номера, и все собравшиеся их обсуждали. Но обсуждали немного однобоко, потому что все говорили о том, как им происходящее не нравится. Потом стали переключать каналы. Но на всех каналах шло все примерно одинаковое, и все это не нравилось никому. А когда вместо музыки на одном из каналов, оказались какие-то шутки, то бабушка сказала, что просто терпеть не может такой вот юмор и ей хочется посмотреть хорошую итальянскую комедию. Но итальянскую комедию все смотреть не стали, а включили канал, который всех более-менее устроил. Там шла какая-то дискотека, и вопросов к этим песням почти ни у кого не было.

Потом отец с дядей стали обсуждать политику и тоже ссорится. Это происходило всякий раз, когда они собирались вместе. Однажды они даже схватили друг друга за рубашки и стали трясти. Казалось, они хотят вытрясти из друг друга монеты. Но в этот раз они не стали хватать друг друга. А просто громко говорили одно и то же, и не слышали, что говорит им другой человек, но при этом злились, что и другой человек их не слышит.

Ситуацию спасла бабушка, а она умела это делать. Она сказала, что в детстве братья тоже были такими задиристыми. И вообще у нее есть много историй о их детстве. Но отцу и дяде не нравились эти истории, поэтому они объединились против бабушки и очень попросили ее ничего такого не рассказывать. Бабушка сказала, что не будет, если они заткнутся и продолжат есть салат. И это сработало. Я хочу сказать, что салат они действительно доели.

Через какое-то время мне захотелось спать, и я уже начал клевать носом, а Лиля стала говорить, что я как маленький. Я обиделся и ушел на кухню. Думал, за мной кто-то придет. Но никто не пришел.

Тогда я просто стоял и смотрел в заиндевевшее окно. За окном громыхали салюты, и рядом с домом и дальше, дальше. И это было по-своему красиво. Но и как-то тревожно. Потому что звуки взрывов, хочешь – не хочешь, меня настораживали. А что, подумал я, если вместо фейерверков будут настоящие взрывы? Мне стало так больно и ужасно, что я даже не смог дышать, и мне пришлось сесть на табуретку, чтобы прийти в себя. Я как будто бы почувствовал, что где-то есть место, где люди не слышат фейерверков, а где раздаются все эти взрывы, и это чувство было таким тяжелым, что мне на секунду показалось, что жить с ним вместе просто невозможно.

Но это чувство все же ушло, и я опять видел, как взрываются красным, зеленым, оранжевым, салюты, и все небо усеяно этими салютами, а люди кричат «Ура!» и делают вид, что ничего кроме этого не существует.

Я свернулся калачиком. Лег на кухонный диван и уснул. А проснулся от того, что отец нес меня в кровать на руках. Я сначала удивился, он так не делал уже очень и очень давно, но потом мне стало приятно, и я обнял его за шею.

— Тише-тише, — сказал отец и улыбнулся.

— Папа, я тебя очень, очень люблю, – сказал я и почему-то опять заплакал.

Случай в поликлинике

В кабинете сидит врач и пациент с гипсом.
Врач:
— Ваша рука нуждается в реабилитации.
Распахивается дверь. Вбегает медбрат с секирой и с криком отрубает руку.
Пациент вопросительно смотрит на медбрата. Из плеча пациента брызжет кровь.
Врач:
— Ты дебил? Я сказал в реабилитации! В реабилитации, а не в ампутации, дебил!
Медбрат (расстроен):
— Да ну нахуй…

Из Боровичей

Обратная дорога. Возвращение.
Символично что в Сапсане у меня места спиной к ходу движения. Кажется, что кто-то схватил меня за ремень и тянет назад.
Я, выпущенный из пращи, добрался до Окуловки, но резинка оказалась недостаточно длинной и теперь меня всасывает назад.
Ну хорошо.
Смурное утро. Облака, кажется, упали на город. Собака на соседнем участке тявкает лениво. Тяфк…. Тяяяфк…. Тяяяффффк.
Слегка опух со сна. Морщины под глазами. Острое желание поссать.
Завтрак. Я иду на него в шортах и шлепанцах.
Мне приносят жареный бекон с яичницей, огурцы, помидоры, грибы, круассан. Огурцы порезаны на дольки и сложены в форме сердечка. Никогда раньше такого не видел. Очень мило. Надеюсь это потому что я понравился официантке. Или линейному повару. Я ласково смотрю на официантку, но ее лицо выражает только услужливый профессионализм. Наверное все же дело в поваре (я его не видел, но это мелочи).
Я объедаюсь. Официантка приносит блинчики.
Я все это не заказывал. Это входит в комплект моего прибывания здесь. Я подсчитываю, что оно обошлось владельцам ресторана в тысяч 15-17. Плюс цена рекламной статьи.
Капля в море.
Возвращаюсь в номере. И полчаса занимаюсь статьей для другой своей работы. Это скучно, но это нужно сделать. Чем-то напоминает окрашивание забора. Нудно, воняет, но если не думать об этом, то терпимо.
Я заканчиваю со статьей и вдруг чувствую резкое сексуальное возбуждение. Окей, Антон, ты знаешь, что делать.
Врубаю порно.
Дрочу на первый же попавшийся секс. Обычно такое бывает редко. В порнухе я привередлив. Однажды так долго выбирал, на что подрочить, что заебался и пошел спать.
После эакуляции (не очень обильной — вчера вечером я тоже дрочил) начинаю сборы. Даже, кряхтя, делаю тридцать отжиманий и что-то напоминающее упражнения на пресс. Сумка собрана. Гостиничный зубной набор в сумке. А тапочки решил не брать.
Выхожу из отеля. До приезда машины 15 минут. Иду в ресторан. Нужно отдать им случайно спижженный из гардероба номерок.
Отдаю первому попавшемуся официанту. Думал, он обрадуется, но ему вообще похуй. Тогда я заказываю капучино (тут уже я не надеюсь на его эмоции). Он говорит, что сейчас придет бармен и все сделает.
Сижу, жду бармена. Бармена нет. Ну ладно. Тут же шляется шеф верхнего ресторана. Стильный мужик. Его татуировки можно сдать в музей.
Наконец бармен соизволяет явиться. Ладно. Кофе вкусный и недорогой. Плюс мне дают соломинку. Я первый раз пью капучино через соломинку. Мне нравится.
На обратном пути фотографирую стильный арочный мост начала двадцатого века. Звонит водитель, типа, он на месте. Звонит Ксюша. Все хорошо? Все хорошо. Саша не спит, но все хорошо.
Через пять минут я в автомобиле. Водитель гонит минивэн к Окуловке. Едет он аккуратно, если не обращать внимание на игнорирование сплошной полосы. Но, боже мой, кто на нее обращает внимание? У меня вот во вторник визит к главному гаишнику Невского района как раз по поводу сплошной. Так что все хорошо.
Через полчаса я на вокзале. Меня аккуратно обыскивают. Поезд приходит вовремя. Еду домой.
Возвращаюсь.

Сниппет для отца

Когда-то я хотел написать роман об отце.

Это случилось вскоре после его смерти. Она получилась неожиданной, будто кто-то выскочил из-за угла и ударил тебя в живот.

А ведь он болел раком. Поэтому было бы логично предполагать, что определенные шансы на то, что все закончится так, есть. Но я не предполагал. Мне казалось, этот одновременно грустный и жизнерадостный, умный и ограниченный, уверенный в себе и сомневающийся, в общем весьма противоречивый мой отец будет жить еще долго (не скажу – счастливо).

Но он взял и умер.

«Такой подлянки я от него не ждала… Хотя следовало», — сказала мама. В этот момент она курила тонкую сигарету, затягиваясь с такой силой, что через три вдоха с курением было покончено.

Отец умер в октябре. Примерно за две недели до своего дня рождения – ему должно было исполниться шестьдесят восемь лет. За полгода до этого он лег в больницу, чтобы ему подкрутили что-то в сосудах, а врачи нашли у него рак желудка. Начались анализы, хождения по врачам, какие-то договоренности, рентгены, проволочки.

В конце лета он оказался в больнице. Приближалась операция. Каким-то удивительным образом отец сделал так, что ни я, ни мать, никто любо другой в семье не переживали по поводу ее исхода. Операция и операция. Нам казалось (какие же мы были идиоты), что это немного похоже на то, когда у тебя удаляют фурункул.

Мы ошибались.

Отцу вырезали желудок. Весь.

Я приходил к нему в палату. Худой, бледный, похожий на очень плохую копию, снятую с другой плохой копии, он слабо улыбался и иногда поднимал руку, в которую был ввинчен шланг с лекарствами.

Я рассказал ему, что «Зенит» в последнем матче играл плохо, но выиграл. А вот СКА – играл хорошо, но проиграл. Отец спросил: «А как там «Автомобилист»? Это была шутка про волейбол.

«Ничья», — сказал я. Отец слабо улыбнулся. Ничьи в волейболе быть не может. Да и команду с таким названием уже давно расформировали.

Расформировали…

Восстановление отца шло плохо. Мать жила у него в палате. Лежбищем ей служила скамейка  из коридора. Его сосед по палате, живенький башкир по имени Булат, приехал позже него, лег на операцию, а спустя пять дней уже ходил и ел какие-то пюрешки. Ему тоже вырезали желудок, но Булат как будто этого не заметил.

«Наверное, у меня два желудка», — смущенно улыбался он. Его жена всегда, мол, говорила, что он в два горла жрет.

Потом его выписали. Въехал другой постоялец. А отец все лежал.

— Странно, — говорил доктор во время осмотра, — а почему вы до сих пор не ходите?

Отец вздыхал. Ему было неловко. Вряд ли из-за этой неловкости у него начался сепсис. Какие-то бляшки закупоривали сосуды. Его несколько раз переводили в реанимацию. Мать плакала. Я таскал ей в больницу тонкие сигареты.

И все равно казалось, что так закончиться не может. Казалось, он выкарабкается. Выкарабкается и уедет в красивую даль, как это сделал Булат. Булат доказал, что такое развитие возможно!

Но отец умер. Мать в ту ночь уехала домой — помыться и привести себя в порядок. Отцу же, как назло, стало резко хуже. Ну и короче врачи не успели ничего сделать.

Мать, конечно, страдала из-за того, что это случилось тогда, когда ее на месте не было. Успокоить ее получилось не сразу.

Потом похороны… что сказать о похоронах… У санитара была толстая золотая цепь. Вот что запомнилось. Священник был очень хороший. С красивой седой бородой, скромный. Говорят, преподавал в Духовной академии. Пел красиво.

Поминки в каком-то ужасном месте. Вино. Сигареты на ступенях. Грусть, печаль.

«Надо написать о нем книгу», — думал я. В конце концов, перед ним оставался должок. Скажем, есть у меня повесть «Йетство». И там изображен один такой отец. Изображен карикатурно. Возможно, коряво. И как будто я взял у него этот образ в кредит.

Но попытка написать роман провалилась. Я что-то корябал. Ставил себе задачу – написать не меньше десяти страниц за неделю. Писал, но все не то. Фальшивил, как пьяный флейтист. Вроде пишешь правду, но в одном месте берешь не ту ноту, и получается не правда, не полуправда. А что-то иное. Неживое. Что-то полое.

Удалил все файлы. И плюнул на это. Не получается, папа, прости.

Но все же есть одна история, которую нужно рассказать. Это все правда, то есть быль.

Отец не умел работать руками. Вообще. Но искал возможность для дополнительного заработка. И вот он устроился на ночную работу в ЖЭК поселка Девяткино на должность водопроводчика. В этом было рациональное зерно. Отец рассудил, что ночью водопроводчиков никто не вызывает. Все спят. Водопровод работает сам по себе.

Схема работала два месяца, а на третьем дала сбой. Случилась какая-то крупная авария. У жителя поселка Девяткино прорвало трубу. Хлестало как из дыры в борту подводной лодки. Отец приехал на вызов.

— А вы пробовали вон тот болт подкрутить? – спросил он.

Короче, у него ничего не получилось. И на отца написали жалобу. При этом начальник ЖЭКа говорил, что может его оставить, но перевести в плотники. Там задачи были попроще: стругать. Но отец стругать не хотел. Он был интеллигентом.

Такая вот штука.

Короче, романа об отце не будет. Но это и не мой жанр. Я пишу такие вот сниппеты. Этот – о тебе, отец.

Жюль Верн

Сидел на скамейке и читал Жюля Верна.

Не самый очевидный выбор для того, кому за тридцать восемь.

Но все же.

Подошел мальчик. Соседский мальчик, судя по его виду. Желтая футболка, синие шорты, босоножки.

— Что читаете? – спросил он тоном соседского мальчика, которые, как известно, никогда не представляются, не говорят «спасибо» и «пожалуйста», не прощаются и вообще ведут себя так, будто знают тебя всю жизнь.

— Жюля Верна, — сказал я, не отрывая взгляд от книги с нарисованным на обложке воздушным шаром.

— Наверное? – переспросил мальчик. Он, видимо, еще и глуховат был.

— Наверное, — подтвердил я.

Мальчик не поверил и прочитал заглавие. Мог бы сделать это сам сразу.

— Хорошая книга?

— Нормальная.

— О полетах?

— Во сне и наяву.

— Что?

— Ничего.

— А я скоро в пятый класс пойду.

— Удачи.

— Что?

— Ничего.

Помолчали. Я думал, он уйдет. Но нет. Остался.

— А это что у вас?

— Что?

— На руке.

— Кольцо.

— Да нет. На другом пальце.

— Родимое пятно.

— А похоже, будто обожглись.

— Нет, это родимое пятно.

— А чего оно такое красное?

— Чтоб ты спросил.

— Что?

— Ничего.

— Пятно очень красное.

— А какое оно должно быть? Синее?

— Ну это… Коричневое.

— Я же не Горбачев!

— Кто?

— Горб… а ладно.

— Это не пятно, — сказал мальчик со знанием дела. – это рана.

— Что?

— Рана. Вы влюбились недавно.

— Что?

— Любовная рана. Она вас бросила, да?

Закрыл книгу.

— Мальчик, давай иди отсюда.

— Она вас бросила.

Я вздыхаю.

— Нет. Это я ее.

— Кого?

— Никого.

Мы молчим. Мальчик не находит тем для разговора. Ну и я. Просто молчим.

— А я вот читать не люблю.

— Никто не любит.

— Вы тоже?

— Я люблю.

— Ну так значит…

— Ничего это не значит.

Я встал. Нужно было уходить. Мальчик-то уходить не собирался. Он просто себе сидел. И смотрел на меня.

Я отдал ему книгу.

— На, почитай. Потом расскажешь, чем дело закончилось.

— Хорошо.

Мальчик взял книгу и действительно стал читать. Я посмотрел на него, потом повернулся и ушел.

Ну и конечно, этого мелкого я уже не видел больше никогда.

Русский Бэтмен

Ехал в машине. Встал на светофоре. Стою. Все хорошо.

Тут открывается пассажирская дверь. На сидение плюхается чел в костюме Бэтмена. Реально. Черная маска с ушами, какой-то латекс на ногах, плащ. Плащ еще очень неудобно было ему подворачивать. Поэтому садился долго, с кряхтением.

— Это вообще что? – спрашиваю.

— Все нормально. Я Бэтмен. Езжай за той вон машиной.

— Я вообще-то не такси.

— Я знаю. Но я Бэтмен.

— Какой нахрен Бэтмен?

— Русский. Русский Бэтмен.

— Мужик, кончай тут заворачивать.

Но он достал блестящую железяку, что-то вроде холодного оружия, но похожее на пряжку.

— Я Бэтмен, – повторил он. Пряжка была в форме летучей мыши.

Я понял, что попал в хреновую ситуацию. Какой-то шизофреник в костюме сидит в машине, требует, чтобы я гнался за кем-то и угрожает мне заточкой.

А ведь я просто ехал домой с работы.

Наверное, рассудил я, самым безопасным будет подчиниться ему.

Мы поехали.

— Поддай-ка газку, — сказал чел в костюме Бэтмена.

— Красный же.

— Успеем.

— Три секунды осталось.

— Успеем.

Мы успели.

— Твою мать! – сказал я.

— Не дрейф! Я – Бэтмен, — уверенно заявил чел.

Машина, за которой мы гнались, желтый минивен, уверенно лавировал в потоке. Он отрывался.

— Не теряй его! – говорил, поглощенный гонкой чел, — не теряй!

Тут я увидел, что на перекрестке стоит патруль гаишников. Один инспектор лениво прогуливался рядом, а другой, видимо, сидел в авто. Я понял, это шанс. Если продолжить все это, то мы попадем в аварию. Или этот псих пырнет меня своей заточкой. Это шанс.

Я резко нажал на тормоз, колодки засвистели, в нос ударил запах паленой резины.

— Ай бля! – крикнул чел, ударившись головой о пластиковую торпеду.

Я увидел через стекло, как на нас смотрит инспектор. В его глазах я прочел непонимание и изумление.

Выскочил из машины и бросился к нему.

— Товарищ сержант! Меня взяли в плен!

— Что? – сержант как будто отодвинулся от меня.

— Помогите! Он угрожал мне.

— Кто?

— Да Бэтмен!

Инспектор нахмурился, а потом фыркнул и засмеялся. Из машины вышел его напарник, или, как у нас, возможно правильнее говорить, спутник.

— Похоже, кто-то перебрал с кислотой, а? – спросил он, обращаясь к первому инспектору.

— Ага.

— Будем в баночку писать? – спросил меня второй.

Тут я понял, что меня подозревают в чем-то нехорошем.

— Ребята, неужели вы мне не верите? Какая еще кислота? Я не пью… В смысле… С работы еду домой.

— Да, — сказал второй инспектор, — а я Брэдли Купер.

Кстати, он действительно был немного на него похож.

— Ну посмотрите же! Он у меня на пассажирском?

Второй кивнул первому – вопросительно. А первый пожал плечами.

— Я никого не видел, — сказал он.

— Да он там! Вот!

Я открыл водительскую дверь, показывая в салон. Но там и правда никого не было…

— Что и требовалось доказать, — сказал второй инспектор.

— Но он был здесь…

— Ага, конечно.

— Блин, ребята… Это же Бэтмен! Он, наверное, дал деру.

— Бэтмен… Хорош молоть чепуху.

Второй открыл дверь своей машины и жестом пригласил меня внутрь.

— Он так сказал. Русский Бэтмен. В маске, плаще.

— Русский, говоришь? Что же он, был под хохлому раскрашен? Или под гжель? Ха-ха-ха!

Они засмеялись. Я не считал, что это смешно.

— Нет, блин, под мезенскую роспись.

Второй поправил ремень.

— Садись, хватит. А то сейчас дурку вызовем. Надоело уже. Будем анализы у тебя брать.

Я сел в салон. От сдачи анализов пришлось отказаться. Я пил накануне. Наверняка в крови осталось слишком много алкоголя. Но я не виноват. Это все Бэтмен, сука. Русский долбанный Бэтмен.

электропрохладительный зубощетный тест

— ничего себе, — сказала она, — а что это с твоей щеткой?
— а что с ней?
— кажется, ее кто-то растерзал. Ты чистил ей зубы медведю?
Я посмотрел на щётку. Выглядела она и правда растрепано.
— нет. Водосток всего лишь чистил.
— боже, убери ее, пожалуйста. Мне кажется, на ее кончике поселилась Эбола.
— Эбола Васильевна?
Я убрал щётку, но мне это не понравилось. Не люблю, когда кто-то указывает мне, что делать. Я даже сигналы регулировщиков не стал учить. Просто игнорировал их — и все.
Ну и отношения наши в итоге не заладились.
И с ней, и с регулировщиками…
Дальше я подходил к выбору женщин осознанно. Я заставлял их проходить электропрохладительный зубощетный тест, когда наши отношения к чему-то такому подбирались.
Конечно, не стоит думать, что перед первым сексом я доставал свою зубную щётку и спрашивал: «Как ты к этому относишься».
Но мы заходили в ванную, и я следил за их реакцией. Если она брезгливо морщилась, я понимал: нам не по пути.
Секс – и расходимся.
Может быть, два секса. Но на этом точка!
В конце концов, не надо считать, мол, те, кто ожесточенно чистит свои зубы, это люди второго сорта. Мы такие же, как все.
Только член у нас побольше.
Я поделился этими мыслями со знакомой. Мы вместе работаем. Обедаем тоже вместе. Я ворую у нее соус.
Она подняла бровь.
— может, тебе просто чаще менять щётку — вот и все.
Я задумался. Мысль неплохая, но требует концентрации и внимания. А этого у меня не в достатке.
— да и как часто надо ее менять?
— раз в месяц.
— раз в месяц? Так и обанкротится можно. А ты тоже так часто их меняешь? Может, ты вообще пользуешься одноразовой.
— нет. У меня хорошая щётка. Я однажды заплатила за нее гораздо выше рынка. И теперь живу с ней. Года два уже прошло.
— года два? Мне кажется, я меняю щетки чаще.
— да, но ты и не видел моей щетки. Ее ручка стилизована под бейсбольную биту с логотипом «Окленд Атлетикс».
— команда — говно.
— кто бы спорил… И весь этот маниболл — просто брехня.
Я внимательно посмотрел на нее. Какая все же интересная у меня коллега. Недаром у нее такой вкусный кетчуп…
А что по этому поводу говорят стоматологи?
Я решил провести небольшой ресерч. Навел справки у знакомых. Нашелся один дантист. Ответил с третьего звонка. На заднем плане слышалось поскуливание.
— как часто надо менять щётку? — спросил я.
Скуление переросло в плач.
— простите, я на работе. Наберите меня завтра.
Но больше он не отвечал.
Серфинг в интернете привел к неожиданным результатам. Производители настаивали на том, что щётку нужно менять как можно чаще.
Раз в месяц? Никто не помешает вам менять ее и раз в неделю…
Я запутался. Зубы я драял с ещё большим остервенением.
К несчастью, у меня есть ещё один друг — психолог. Он сказал, что это нормальная оральная замена.
— оральная что?
— замена.
— то есть… что ты хочешь этим сказать… что я пидор?
— нет. Тебе хочется держать вот в чистоте. Контролировать то, что ты не можешь контролировать.
— ей! Чистоту рта я могу контролировать!
— ты забыл о бактериях, микробах… Эти маленькие волосатенькие сволочи способны на многое.
— отвратительно.
— ты должен отпустить эту ситуацию. Дать вещам развиваться сообразно их логике.
— и не чистить зубы?
— нет, зубы, пожалуйста, чисти.
Зубы я чистил, и теперь еще и пользовался лосьоном для полоскания рта. Маленькие волосатые сволочи… бррррр!
И вот как-то вечером перед отходом ко сну до меня дошло: это не имеет значения.
Есть какая-то деталь, которую я упускаю. Бактерии, микробы… Но люди. Кажется, я забыл о людях. Кажется, я не вижу дальше своего носа.
Я набрал свою коллегу.
— ты прошла, — сказал я, — ты прошла тест!
Она рассмеялась, а потом почему-то заплакала.

Наши скучные жизни

Въехали в Вологду триумфально. Со стороны Ленинградского шоссе, что совершенно нормально для ленинградцев, но возмутительно для москвичей.

Нас (я, жена и дочь) встретил ряд пятитажек, частично заделанных сайдингом. Потом пятиэтажки расступились, демонстрируя дремотно-вафельный центр. Дома там, и правда, попадались деревянные, а палисады на них действительно резные. Народная молва не лгала.

Мы жили за рекой. То есть в новостройках. Проспект носил гордое имя Карла Маркса и на городском плане шел от одного изгибы Вологды до другого. По факту он несколько раз прерывался зелено-частной полосой и напоминал пунктир, которым школьник подчеркнул дополнение.

Дом был новый, относительно крепкий. В остеклении какой-то квартиры на первом этаже зияла дыра, оставленная, наверное, камнем. Дыра никого не волновала.

В квартире оказался балкон. С балкона открывался замечательный вид на футбольное поле, должно быть какого-то института.

— И здесь футбол, — вздохнула Ксюша и задернула шторы.

Днем ходили по городу. Погода грозила дождем. Нашел в центре места, напоминающие Ярославль, Москву, Новгород и неожиданно Вильнюс.

Кофе был не очень вкусный и совсем даже не дешевый.

Обедали в заведении, где еду гостям привозил паровоз Аркадий. Гости радовались и фотографировались. Еда была вкусная и совсем даже не дешевая.

Заглянули в Кремль, которая на проверку оказался не кремлем, а архиерейским двором. Впрочем, какая разница? Так решили и в мэрии Вологды.

Думали подняться на колокольню собора, но не долго так думали, вскоре перестали. Походили внизу. Там нашлись декорации исторического театрального фестиваля. И еще на задворках этого лжекремля на нас едва не напала чайка, охранявшая своего птенца. Птенец выглядел неважно, и его действительно стоило охранять.

В Кремлевском саду попали-таки под дождь и спаслись только под навесом тира. В тире пацанята ловко стреляла в лебедей и крыс.

Возникла идея посетить мемориальный музей Шаламова. И мемориальный музей Рубцова. Но с ребенком это было почти невозможно. Вряд ли 9-месячный ребенок будет счастлив от декламирования «Звезды полей».

Пошли в итоге ужинать в какой-то ужасный ресторан, где на первом этаже дизайнерами была совершена отважная, но провальная попытка передать английскую эстетику, а на втором в караоке орали «Я сяду в машину, поеду по серпантину».

Еда была относительно вкусной, но совсем, совсем, совсем не дешевой.

Вечером очень хотел попробовать местное пиво. Искал везде местное пиво. Но найти его оказалось затруднительным. Единственное местное, чего тут в изобилии – молоко и масло. Все остальное продается будто бы из-под полы.

Зашел в разливуху.

— Есть местное пиво?

— Только сокольское.

— Ну это ведь недалеко.

— Километров сорок.

— Пойдет.

Соколькое пиво оказалось сладковатым, похожим на охмеленный квас, но в целом употребилось быстро и без лишних понтов.

Утром проснулись, протерли глаза, стали собираться в обратную дорогу.

Ехали обратно.

— Даже не знаю, — сказала Ксюша, — побывали в Вологде, а как будто не побывали. Раньше приезжаешь в город, и там обязательно что-то случается. А тут – вообще ничего.

Я вздохнул. Она была права. Такие у нас скучные, скучные жизни.

Маневры

Решил сходить за пивом.
Без двадцати десять.
Пошел.
Во дворе цвела акация. Ну может, и не акация. Просто подумалось: вот она, акация.
А потом подумалось: не, не акация.
Прошел дождь. На улице сыро. Облака вдали переливались на заходящем солнце. Дом из белого кирпича стал красным.
Светофор тоже стал красным. Через дорогу туда-сюда бегал мужик с сумкой. Все не мог проститься с собутыльником. Он рисковал жизнью. Видно, хороший собутыльник. Хороший мужик.
Кофейный ларек уже закрыт. А фруктовый еще работал. Там женщина торговалась за малину. Малина казалась ей дорогой.
Навстречу шло семейное трио. Мужчина – толстенький, хорошенький, вел ребенка. Женщина – симпатичная, но строгая. Высокая. Почему-то подумалось: она его поколачивает.
Дурацкая в сущности мысль, но от нее уже не отделаться.
Поколачивает.
Не бьет. А так, поколачивает.
Шла соседка. С третьего этажа. Как-то помог ей передвинуть мебель. Это не эвфемизм. Действительно передвигал мебель. Шкаф. Шкаф скрипел. Тяжелый шкаф был. Она сказала «Спасибо» и грустно улыбнулась. Вообще она всегда грустная. У нее ребенок растет, девочка. Мужа нет. Или она его искусно прячет. Любовника – тоже. Наверное, поэтому и грустная. Грустная и спокойная.
Поздоровался с ней. Она проигнорировала. Может, не услышала. А может, решила, что не будет со мной здороваться. Может, ей не понравилось, как шкаф я у нее двигал. Или наоборот – так понравилось, что захотела со мной переспать, а я ушел, как дурак. Или изначально шкаф был только предлогом.
А может, и не было никакого шкафа?
Короче, прошла мимо. Спокойная, грустная. Вот, думаю, дрянь какая… Могла бы и поздороваться! Идет мимо соседа и не здоровается, молчит.
Но, наверное, она просто меня не заметила.
Не могут же быть люди такими невоспитанными.
Магазин с алкоголем приближался. Подумалось, что было бы забавно, если бы его не существовало, этого магазина. Приходишь – а его нет. Закрыли. Больше нельзя алкоголем торговать. Извините. У нас сухой закон дума приняли. Как вы не слышали? Вчера это было. Во всех чтениях. Сразу. Пить нельзя. Теперь только радоваться можно. Идите лучше в хозтовары, купите себе удобрения. Как зачем? Чтобы удобрять мир вокруг…
Дерьма себе купите…
Но магазин на месте. И дед у магазина на месте. Он всегда тут сидит. Зимой, летом – одним цветом. Цветом выцветшей рыжины. Сидит и молчит. Или выпивает медленно. Он даже мелочь не спрашивает. Ему и так дают. Или пиво из магазина выносят. А чего не вынести? Дед тихий, спокойный, многого не просит.
Беру в магазине пиво. Его выбор существенно ограничен санкциями. Просто беру, не глядя. Главное, чтобы пенилось.
На кассе заминка. Карточка не принимается. Вот будет потеха, если…
Но в итоге карточка принимается. Рад. Люди в очереди тоже. А то они уже нервничать начали. Заминка на кассе, когда до конца торговли пять минут.
Выхожу на улицу, вдыхая воздух. Даю деду десять рублей. Дед улыбается и убирает монетку в карман.
«Война – хуйня, — говорит он медленно, подбирая слова, — главное – маневры».
Маневры…
Хорошо. Дождь прошел. Завтра будет хороший день.
Если, конечно, будет.