Прочитал книгу Дмитрия Савочкина «Марк Шейдер». Впервые по ходу чтения литературного произведения мои ощущения, мои эмоции и чувства, испытываемые к книге, резко менялись. Книга мне то нравилась, то не нравилась, то я понимал, о чем пишет автор, то не понимал, то чувствовалась оригинальность, то она пропадала. И вот сейчас, два дня спустя после того, как я ее дочитал, по-прежнему не могу окончательно сформулировать мое отношение к ней. Подчеркиваю – впервые.
Я бы охарактеризовал роман так: приложение к русскому переводу «Бойцовского клуба». Савочкин переводил текст Паланика. И он произвел на него, видимо, невероятное впечатление. Настолько невероятное, что Савочкин решил воспроизвести «Бойцовский клуб» в наших (ну, то есть, украинских, но, в принципе, наших) реалиях. И сделал это настолько удачно и талантливо, что обвинять «Марк Шейдер» во вторичности как-то не хочется. Почему? Может быть, потому что главное в романе (мне так лично показалось) не пришлое, паланиковское, так сказать (кстати, Паланик в каком-то там колене украинец), а декорации, описания, прочие надстройки. По-моему еще никто так зло и так точно не описывал постсоветскую действительность. В этом главная перчинка текста. А про раздвоение личности мы уже почитывали. Да-да. В девяностых.
Мегера
Я вышел из душа. Голый. Сел на диван, обтянутый кожзаменителем. Мокрая задница оставила на поверхности водяной след. Неприятное ощущение. Поискал глазами полотенце. Его не было в ванной, так, может, оно есть в гостиной? Вряд ли. Вряд ли. Пойти разбудить хозяйку квартиры? Тоже не стоит. В конце концов, можно посидеть и так. Обсохнуть. И вперед – домой.
Устроился поудобнее. Включил телевизор. Взял первый попавшийся в руки журнал. Естественно, женский. Если еще немного прибавить рекламы, то его можно раздавать бесплатно в метро.
Сегодня скучно, значит, вчера было весело. Все как всегда. Звонок: как дела? Ничего. Готов? Всегда готов! Вагон метро. Эскалатор. Клуб в центре города. Очередь. Друзья. Знакомый охранник на входе. Проклятия в спину. Плевать! Зато мы у цели. Дорогие коктейли. Очень громкая музыка. Алкоголь растекается по венам. Сладкое опьянение.
В какой-то момент перестаешь различать предметы. В глазах рябит, словно смотришь разноцветные картинки на неоткалиброванном мониторе. Порнуху, например. Исчезает чувство времени. Тебе весело, хотя ты не можешь понять почему. Ты знаешь – еще чуть-чуть, и назад дороги не будет. Еще чуть-чуть, и ты будешь абсолютно, невосполнимо пьян.
Тут кто-то окликает тебя.
– Эй! Антон!
Ты поворачиваешься.
– Антон! Это ты? Ты?
Из тысячи разноцветных пятен составляется картинка. Женское лицо. Очевидно, довольно миленькое. Светлые волосы, пухлые щеки, детская улыбка. Где-то ты его уже видел.
– Рада тебя видеть! – кричит она тебе в ухо. Это почти единственный способ общения. Или орешь в лицо соседу, как сержант из американских боевиков, либо пишешь записки. Но кто будет писать записки в пятницу вечером?
– И я рад!
Я еще не узнаю ее, но с каждой секундой убеждаюсь, что точно встречал. И не один раз. Кто она? Секретарь у какого-нибудь начальника среднего звена? Официантка в кафе напротив моего офиса? Парикмахер?
– Ты почти не изменился со школы!
Тут все встает на свои места. Та-дам! Словно щелкает касса. Или еще что-то. Школа! Конечно, школа. Восьмой класс. Ее зовут Лена Буц. Повторю еще раз – Буц. Смешная фамилия. С ней встречался один футболист из школы «Зенита». Его звали Алик. Мы говорили: «У Алика все хорошо, но бутса только одна». Мы смеялись. Алик злился. Где он сейчас?
С этой Леной я почти не общался. Привет – пока. В толпе бы не приметил. Никогда бы не задумался о ее существовании. Даже в социальной сети ее нет в моих друзьях. Но сейчас я очень рад встрече. Я достаточно пьян, чтобы сказать:
– А ты стала еще лучше!
Лена расплывается в улыбке. Она тоже пьяна, и это плюс. Лена – глупая женщина, а пьяными дурами легче управлять, чем трезвыми. Зато пьяные и умные практически неуправляемы. Здесь важно соблюдать баланс и уметь сопоставлять.
– Я как раз думал о тебе!
В общем, я принимаюсь развешивать на ее ушах, плечах, лацканах пиджака китайскую лапшу быстрого приготовления. Лена благодарный слушатель. И аппетит у нее нешуточный.
Через десять минут мы сидим в баре, и я угощаю ее напитками. Через тридцать (или коло того, я пьян и чувство времени работает плохо) мы целуемся у туалета. Через тридцать две – секс на скорую руку в кабинке. В порыве страсти я срываю крепление для туалетной бумаги. Через тридцать пять она застегивает блузку на груди. Резинка плавает в унитазе.
– Может, продолжим у меня? – спрашивает она, поправляя кудри. Больше она не улыбается. Девушка вышла на тропу войны. Это видно. Вообще-то, я уже получил что хотел. Как и любой самец после соития я чувствую свою наступившую бесполезность и желаю забиться в темный угол, чтобы там умереть. Но алкоголь делает свое дело.
– Почему бы и нет? – спрашиваю я сам у себя, и вот уже я и Лена Буц в такси на заднем сиденье.
– Только сиденье мне там не запачкайте! – бестактно кричит водитель. Мы вообще-то и не думали.
Лена живет в центре. Посмеиваясь, мы заходим в темный двор. Даже пьяный я оглядываюсь по сторонам, высматривая подозрительных личностей. Но самые подозрительные здесь мы.
Поднимаемся наверх. Музыка. Вино (кислятина). Псевдофилософские разговоры.
– Бродский с юношеских лет ощущал страх перед грядущей смертью…
Мы буйствуем почти до самого рассвета. В какой-то момент соседи снизу отчаянно стучат по батарее.
Утром я просыпаюсь первым и по привычке иду в душ. В ванной не находится полотенца. Ладно. Выхожу в гостиную. И сажусь на неприятный моему заду диван. Достаю журнал. Включаю телевизор. Чувствую я себя неплохо, учитывая количество выпитого. Ну, и вообще.
Минут через двадцать в дверном проеме появляется она. Без косметики она выглядит лучше. Взъерошенные волосы, вид дикой амазонки. Я улыбаюсь ей. Говорят, утренний секс полезен для профилактики эректальной дисфункции.
– Как, ты еще здесь? Да еще и с голой задницей? Хорошо, нечего сказать!
Я застываю. Вообще-то я не был готов к такому приветствию.
– Тебе что, портки было лень надеть? – продолжает Лена.
Я по-прежнему не могу ничего сказать.
– Ты оглох, что ли? Или ты того – лунатик? Ходишь голый по квартире…
– Полотенце… – выдавливаю я из себя.
Лена открывает шкаф и швыряет мне что-то розовое.
– Давай, вытирайся и проваливай.
Я медленно начинаю водить материей по своему телу. Перемена разительна. Вчера она была милой, приятной женщиной, сегодня готова выцарапать мне глаза. Лишь через пару минут самообладание возвращается ко мне.
– Я что-то сделал не так? – спрашиваю.
– Да. Вытер свои яйца об мой диван!
Она закуривает.
– Ну, извини. Я не знал, что ты так трепетно…
– Да пошел ты! Тебя что, не учили манерам? Проснулся первым, принял душ, оделся – ушел. Нет, он расселся и давай телевизор смотреть. Голый!
– Каким еще манерам? Ты о чем?
– Недаром ты всегда был троечником…
– Попрошу!
– Да, троешником! Ума у тебя, я смотрю, палата!
Я встаю, закрыв причинное место полотенцем. Я чувствую себя крайней неловко. В последний раз меня отчитывала женщина, когда я во втором классе играл ногой на пианино. Это была учительница музыки.
Лена принимается варить кофе.
– Сделай мне, – говорю. Я все еще надеюсь на примирение.
– Твое время вышло.
– Ты серьезно?
– А ты думал я шучу, да?
По ее виду понятно, что не шутит..
– Хорошо, я все понял, – говорю, – одеваюсь и ухожу. Но просто объясни мне, что я сделал не так?
– Родился, – отвечает Лена, не вынимая сигарету изо рта. Ладно. Кажется, искать причину гнева бессмысленно.
– Отвернись, – говорю я, – мне нужно одеться.
– То-то мы вдруг стали такими застенчивыми!
– У тебя что, острый приступ ПМС?
– Ты сейчас договоришься! Вылетишь отсюда в одном носке. На причиндалах.
Я одеваюсь. Чувствую себя так, словно на меня вылили ушат помоев. Неприятно.
Наконец, я готов. Смотрю на Лену. Она копошится у плиты. Кажется, делает омлет. Я очень хочу есть.
– Я пошел, – говорю.
– Скатертью дорога.
– Все. Мы больше не увидимся?
– Нет.
– Хорошо.
Я ухожу, как побитый пес. Если бы у меня был хвост, он бы был зажат между ног.
Что с ней случилось? – думал я, и эта мысль не давала мне покоя. Что за переключение от дружелюбии к ненависти? Тут я понял, разобраться в этом смогу с помощью Алика. Социальные сети – великая вещь. Когда я постучался к нему, Алик мне даже не удивился.
– Помнишь Лену? – спросил я его.
– Припоминаю.
– У нее все нормально было с характером?
– Что это за вопрос?
– Ну, на утро после ночи она нормальная была?
– Смотря, какой ночи…
– Продолжай.
– Если перепьет – есть у нее такая штука – с утра ходит, как мегера. Сгноить может. Один раз реально меня сковородкой ударила. Поэтому я с ней и расстался.
– Бедняга.
– Да ну ее! Чертовка! На следующий день она, конечно, раскаивается, но с похмелья к ней лучше не подходить.
Я успокоился и решил, что бог меня миловал.
Золотой глобус и прогнозы на “Оскар”
Ночью вручили «Золотой Глобус». Вот результаты:
Лучший фильм/драма: «Аватар»
Лучший режиссер: Джеймс Камерон («Аватар»)
Лучшая комедия/мюзикл: «Мальчишник в Вегасе»
Лучшая мужская роль в драме – Джефф Бриджес («Безумное сердце»)
Лучшая женская роль в драме – Сандра Баллок («Невидимая сторона»)
Лучшая мужская роль в комедии/мюзикле – Роберт Дауни-младший («Шерлок Холмс»)
Лучшая женская роль в комедии/мюзикле – Мерил Стрип («Джули и Джулия: готовим счастье по рецепту»)
Лучшая мужская роль второго плана – Кристоф Вальц («Бесславные ублюдки»)
Лучшая женская роль второго плана – Мо’Ник («Тужься»)
Лучший сценарий – Джейсон Рейтман, Шелдон Тернер («Мне бы в небо»)
Лучший полнометражный мультфильм – «Вверх»
Лучший фильм на иностранном языке – «Белая лента» (Германия, режиссер Михаэль Ханеке)
Лучшая музыка – Майкл Джаккино («Вверх»).
«Аватар» свое получил. Конкурентов у него не было. Хотя между «самым коммерчески успешным» и «самым лучшим» есть различия, в Америке они практически нивелируются. В том, что «Аватар» возьмет главного «Оскара» можно не сомневаться. Так было с «Миллионером из трущоб» в 2008-м. Почти так же было с «Отступниками» в 2007-м (один «Глобус» тогда достался «Вавилону»). Только с «Горбатой горой» было по-другому. И пусть и там, и там речь идет о голубых, «Аватар» выиграет «Оскара» (если только жюри не даст это сделать «Повелителю бури»).
В комедиях специалисты возлагали большие надежды на «500 дней лета» (входит в TOP-250 на IMDB), но надежды были растоптаны похмельными чуваками, забывшими своего друга на крыше отеля. Напомню, что «Золотой глобус» – журналистская премия, а тема алкоголизма близка журналистам.
Роберт Дауни-младший точно не выиграет «Оскара». По крайней мере, не в этот раз. Ровно потому же, почему Джонни Депп не выиграл «Оскар» за роль Джека Воробья. Я очень люблю Джеффа Бриджеса, но за постоянное копирование образа Джо Лебовски, лишил бы его «Оскара». Джордж Клуни тоже ничего выдающегося не сделал. Кто же остается? Морган Фримен?
Приз за лучшую женскую роль в комедии достался Мерил Стрип, а в драме – Сандре Баллок, причем фильм «Предложение», за который она получила приз, у нас позиционировался, как романтическая комедия. Три последних года «Оскар» получала одна из лауреаток «Глобуса». Последовательно Уизерспун, Миррен, Котийяр. На кого ставить?
За сценарий отметили Джейсона Рейтмана. Предыдущий его фильм «Джуно» получил «Оскар» в этой номинации (правда, сценарий был не Рейтмана). Фильм «Мне бы в небо» должны отметить на церемонии «Оскара», как говорится, на злобу дня, но в сценариях в этом году очень большая конкуренция. Там есть Тарантино, есть сильный автор и слабенький режиссер Нэнси Мейерс, есть Марк Боал («Повелитель Бури» тоже отметят на церемонии). Есть из чего выбрать.
Но главная загадка грядущего «Оскара» – получит ли приз ассоциации Мо’Ник, заграбаставшая себе «Золотой глобус» за роль второго плана? Не знаете кто это? Вам сюда – http://www.1monique.com/mainv3.html.
Взлет
Аэропорт – место, где все равны: и святые, и грешники. Люди замирают перед стойкой с табло регистрации, и у них на лицах читается напряжение. На месте церковников здесь я бы пачками обращал людей в свою веру, ведь даже закостенелые атеисты поминают бога, вступая на трап самолета. По крайней мере, так делаю я.
Вообще, я не знаю ни одного человека, кто не боялся бы летать. Один мой знакомый пылко доказывал мне, что это не страшно и вообще плевое дело. Однажды мне пришлось лететь с ним, и наш самолет попал в турбулентность. Шатало так, что я приготовился к самому худшему. Испуганными выглядели не только пассажиры, но и стюардессы, а это уже дурной знак. Если бортпроводница судорожно пытается пристегнуть ремень безопасности, ломая свои идеальные ногти, значит, это не просто небольшая воздушная яма. Мой знакомый побледнел и стал судорожно вращать глазами. Вцепившись в подлокотник, он боялся шевельнуться. Только глаза бестолково ходили, как пони, по кругу. Увидев, что с ним твориться, я тоже обомлел.
– Это все, – сказал мой друг, и мне показалось, что он вот-вот заплачет. Но тут тряска закончилась. Стюардессы встали со своих приставных мест и принялись разносить еду. Я хотел поиздеваться над своим соседом, но, видя, как он двумя руками держит стакан, стараясь не расплескать воду, понял, что не стоит. В конце концов, у каждого свой запас прочности.
Другой мой знакомый имеет какое-то отношение к авиации, но работает на земле. Летать он тоже боится, и самолеты использует только в случае крайней необходимости. Да и то на рейсы его, пьяного в драбадан, обычно заносят приятели. Он любит рассказывать истории о полетах. Некоторые из них заканчиваются счастливо, но большинство, к сожалению, нет. Счастливо закончилась история о том, как в середине девяностых петербургский СКА летел на игру то ли в Хабаровск из Новосибирска, то ли из Новокузнецка в Омск. В общем, из дали в даль. Денег у клуба в ту пору было мало, поэтому полетели игроки на каком-то военном транспортнике. Там не было сидений, лишь вдоль борта тянулись неудобные деревянные скамейки. В какой-то момент игроки почувствовали себя некомфортно. Капитан команды пошел в кабину пилотов.
– Ребята, – сказал он, зайдя внутрь, – отключите, пожалуйста, печку. Жара в салоне неимоверная.
– Иди в задницу, – ответили ему пилоты, – у нас двигатель горит.
Впрочем, они долетели до аэродрома. На одном двигателе. Им повезло.
Но самая любимая история этого моего знакомого об одной из самых страшных катастроф, которая случилась в истории советской авиации. Я слышал ее от этого человека раз пять. Он уверяет, что в этой катастрофе погиб и его родственник. Правда, сначала это был дедушка, потом дядя, а один раз я слышал, будто тем рейсом летел его отец.
10 июля 1985 года самолет Ту-154Б-2 выполнял рейс №5103 и летел из узбекского города Карши в Уфу. После взлета экипаж включил автопилот и, как предполагают, уснул. Самолет очень долго набирал высоту. Говорят, причина тому – высокая температура и высокая загруженность. Примерно через час после взлета самолет неожиданно затрясло. Бортинженер сбавил скорость, которую затем восстановил командир корабля. Когда самолет поднялся выше, тряска вновь повторилась. Бортинженер вновь уменьшил скорость, а командир продолжал выдерживать высоту полета, вместо того, чтобы опустить нос и не допустить критических углов атаки. Самолет потерял 110 км/час скорости и на скорости 290 км/час стал заваливаться на правое крыло. Ту-154 вошел в штопор и стал падать по спирали. Самолет падал 153 секунды, в течение которых экипаж по радиосвязи прощался с семьями и родными и разбился в пустыне в 23:45 местного времени в районе Кокпатаса, в 30 км от Учкудука. Когда я слышу эту историю, у меня волосы встают дыбом.
Все это я вспоминаю, когда оказываюсь в аэропорту. У меня, как правило, чемодан и небольшая сумка, в которую положены билеты, документы, деньги. Я стараюсь выглядеть естественно. Улыбаюсь встречным, заказываю в баре баснословно дорогой кофе, не спеша, листаю купленный по дороге журнал. Но чем ближе посадка, тем сильнее трясутся мои колени. Я смотрю на окружающих меня пассажиров и вижу, что они боятся не меньше меня, только скрывают это более удачно. Вот сидит толстая женщина в зеленом балахоне и теребит бусы у себя на груди. Пальцы работают так быстро, что каждая бусина проходит один круг за рекордное время. Вот мужчина с седыми усами в бежевом пиджаке. Рассматривает взлетное поле с видом бывалого мичмана. У него дергается глаз. Вот два подростка, сняв наушники, громко разговаривают и смеются, но каждый время от времени бросает нервный взгляд на стойку регистрации и облизывает пересохшие губы.
Я не самый наблюдательный человек на свете. Просто все чувства перед посадкой обостряются, как ни крути, полет – ситуация экстремальная. Обостряется нюх, зрение, слух. Даже пресловутое шестое чувство – и то обостряется. Кроме того, перед посадкой люди как-то острее ощущают любовь. Перед посадкой я люблю свою жену до такой степени, что мне хочется плакать, если ее нет рядом. В аэропорту гораздо больше позитивной энергии, чем в церкви. Я готов обнять каждого из сидящих рядом со мной: и толстую тетку, и мужика с усами, и даже шумных подростков, которых в обычной жизни я на дух не переношу. Я готов назвать их братьями и сестрами, прижать каждого к своей груди и взъерошить волосы.
Пытаясь отвлечься, я смотрю телевизор. Показывают нарезки каких-то старых матчей. Звука нет, поэтому о содержимом остается только догадываться. Я вижу Дениса Бергкампа – прекрасного голландского футболиста, игравшего в девяностых и начале двухтысячных за «Арсенал». Интересно, что у него была аэрофобия. То есть, у нас у всех тут аэрофобия, но у него она была так сильна, что он никогда не летал на самолетах. Ну, почти никогда. За это даже получил прозвище «нелетучий голландец». В одной авиакатастрофе у берегов Суринама погиб его близкий друг Виргалл Йоменкан. Сам Бергкамп тоже должен был лететь этим рейсом, но не сложилось. После этого он зарекся путешествовать таким образом. конечно, тренеры команд, за которые он играл, были недовольны, ведь он часто пропускал выездные матчи, если они проходили за пределами Англии. Но он был настолько выдающимся футболистом, что его тренер по «Арсеналу» просто закрывал на это глаза.
Я думаю о Бергкампе, когда объявляют посадку, затем подхожу к воротам номер девять. «Девятые врата», – кажется, так назывался фантастический фильм с Куртом Расселом. Молодая девушка в форменной одежде, строгая, как учительница по химии, проверяет билет и отдает обратно отрывной купон.
– Счастливого полета, – говорит она и натянуто улыбается. В эту минуту я завидую ей. Она остается на земле, на твердой поверхности, а я улетаю неизвестно куда и неизвестно зачем. Я замираю.
– Проходите, – говорит девушка, – не задерживайте остальных.
С трудом отрывая ноги, я прохожу вперед.
В самолете как всегда холодно. Работает кондиционер. На сидениях лежат сегодняшние газеты. Как всегда, дрянные. Люди неторопливо рассаживаются. Я чувствую, что-то не так, совсем не так, как обычно. И тут я понимаю, в чем дело. Из динамиков доносится музыка. Но это не к «Авторадио» или «Хит-ФМ», а какая-то классическая мелодия. Довольно грустная, надо сказать, мелодия. Более того, мелодия трагическая. Я ерзаю на стуле. И тут я понимаю, что это «Реквием». «Боже, – думаю я, – какое идиотство».
Но не один я оказываюсь такой мнительный. Мужчина, сидящий в двух рядах впереди меня подзывает стюардессу.
– Выключите это, пожалуйста, что вы нас раньше времени хороните? – возмущается он.
Стюардесса пожимает плечами. У нее эта музыка не вызывает никаких эмоций. Может, этот борт всегда взлетает под такую музыку? Хотя это странно. Ведь стюардессы тоже боятся летать. Я это знаю. Одна моя подруга работает стюардессой.
К счастью, музыку выключают. Все расселись по местам. Первый пилот объявляет взлет. Я вжимаюсь в спинку кресла, стараясь раствориться в нем. Самолет петляет по дорожкам аэропорта. Наконец, все замирает. В наступившей тишине слышно дыхание моего соседа. Я стараюсь не дышать. Во рту все пересохло.
Откуда-то доносится гул. Он становится все громче и громче. Самолет срывается с места. Я стараюсь не смотреть в иллюминатор. Я всегда стараюсь туда не смотреть, но всегда бросаю один взгляд. Вижу технические постройки, поле, покрытое травой и совсем недалеко чахлый лесок. Я вижу все это и понимаю, что мир проносится мимо меня с небывалой скоростью. В этот момент я стараюсь думать о чем-то хорошем. О том, как в 1964 году один советский пилот посадил самолет прямо на Неву. В воздухе у него кончилось топливо, и он, понимая, что до «Пулково» ему не добраться решил приводниться прямо на реку. Он начала снижать скорость у Большеохтинского моста, пролетел над строящимся мостом Александра Невского (говорят, строители, увидев самолет, попрыгали с лесов), и сел за ним немного не долетев до железнодорожного моста. Я вспоминаю, как такой же трюк повторил американский летчик. В 2009-м он посадил самолет на реку Гудзон, вылетев из аэропорта Ла Гардия. Ни в тот раз, ни в другой никто из пассажиров не пострадал. Я думаю о том, какие они молодцы – эти летчики.
Я бросаю еще один взгляд. Пространство меняется. Самолет встряхивает. Мы отрываемся от земли. Мы летим.
Японский фанк и Школа
В Японии все делают качественно, как по учебнику. Машины, телефоны, суши, дома. Если в Японии берутся делать фанк, они делают его так, как нужно. Вот послушал я Root Soul – японскую фанк-группу, выпустившую осенью 2009-го одноименный альбом. В этой музыке нет ничего лишнего. Каждая нота, как говорит президент, «отлита в мраморе». Если используется сэмпл, то это именно тот сэмпл, который нужен. Если басист играет соло, то он играет его ровно столько, сколько необходимо. И ни секундой больше. Это хорошая, качественная музыка. Но чего-то ей не хватает. Я долго думал и пришел к выводу, что ей не хватает самого главного, того, без чего музыка немыслима. А именно – души. Даром группа называется Root Soul (название, кстати, тоже какое-то синтетическое). Как будто все это создано японским роботом по заданному алгоритму. «За столом такие песни не попоешь». Послушать можно. Но разок. А потом снова к Джеймсу Брауну.
Еще посмотрел сериал «Школа», хотя зарекался включать «Первый канал». Но в прессе так много об этом судачили, что стало интересно. В конце концов, не так часто это средство массовой пропаганды так активно ругают. На «Газете.Ру» разгром, с «Эха Москвы» плюются коммунисты. «Как вы могли поставить в эфир такое!». В общем, я не выдержал и посмотрел.
Сразу стало понятно, что шумиха, поднятая вокруг сериала, создана искусственно. Там, поверьте, не из-за чего копий ломать. Ну, сериал, ну камера в руках оператора дрожит, ну монтаж резкий, ну актеры валют дурака (так это они специально). Чернуха? Ну-ну. Сразу видно, что люди давно в школе учились. Я вот сравнительно недавно. И «очернения окружающей действительности» не заметил. А то, что у автора взгляд на мир пессимистичный, ну так это его автора проблемы. Впрочем, девятиклассники на самом деле бухают, трахаются, бьют друг другу морды и ненавидят родителей. Потом это проходит. Чему удивляться?
После первой серии стало понятно, что это не шедевр. Но это, извините, и не сериал «Крем» или лагерное бытописание с Сидихиным в главной роли. А это уже хорошо.
Может, потом еще чего-нибудь о «Школе» напишу, если будет о чем писать, потому что мне пока что сериал не нравится. Формат неудачный. Да и псевдодокументалистика мне не по душе. Но эксперимент довольно забавный. Интересно, пятнадцатилетние как считают, «тру» это или «не тру»?
Маленькие шедевры
Время от времени к нам в редакцию присылают разные статьи. Пишут их, в основном, малограмотные и не очень далекие люди. Читать такие письма очень весело. Но иногда наоборот к нам присылают чересчур умные опусы. Вот, например, сегодня с утра, попивая кофеек, ознакомился со статьей одного доктора медицинских наук о знаменитом хирурге Русанове. Чтение напоминало скрежет металла по стеклу. Вот, например, одна из фраз: «… мобилизацию трансплантата следует начинать с части, которая кровоснабжается из первой еюнальной ветви верхней брыжеечной артерии». И в каждом предложении «экстрипация желудка», «постгастрезекционные осложнения», «оригинальные способы эзофагогастроанастомотоза». Неужели человек думает это можно публиковать где-то, кроме журнала «Вестник хирургии»?
Снег
Снег шел весь день и всю ночь, а под утро усилился. Когда Герман вышел на балкон, чтобы выкурить сигарету, то не узнал свой город. Все было белым, будто неаккуратный мельник просыпал него мешок с мукой. Солнце еще и не думало вставать, а от ночи и след простыл – это фонари бросали в снежную белизну мутный свет, озаряя округу. Герман, ежась на сильном ветру, сделал несколько поспешных затяжек и вернулся в квартиру. Следовало торопиться в аэропорт – встречать друга.
Герман быстро оделся, выпил на ходу кружку растворимого кофе, поцеловал спящую жену.
– Уходишь? – спросила она, по обыкновению не просыпаясь.
– Ага.
– Хлеба купи.
Герман пообещал купить, хотя был почти уверен, что забудет это сделать, да и его жена сказала это по привычке. Надо же было чем-то занять мужа.
Выйдя из подъезда, Герман тут же провалился в снег. За сутки его выпало столько, сколько не выпало за всю прошлую зиму. Дворник то ли запил, то ли уволился, то ли его вообще никогда не было – Герман не знал. В этот момент он впервые задумался о существовании такой профессии.
Перед ним был белый океан, который ему предстояло преодолеть. К счастью, его машина стояла недалеко. Вернувшись вечером с работы, Герман представить себе не мог, что за ночь его небольшое “Пежо” превратиться в сугроб. Матерясь и проклиная все, что можно, он начал очищать машину.
– Интересно, – подумал он вслух, – когда я закончу с этим, что я буду делать дальше?
Ответить на поставленный вопрос он не успел. Мимо него, разбрызгивая в разные стороны снежные хлопья, проплыл небольшой внедорожник. Герман только успел подумать о том, как везет одним и как не везет другим, как машина, взревев, как раненный медведь, прочно села в снег. Из нее, размахивая руками, выскочил мужик в пуховике и, причитая, начал носиться вокруг авто. Герман, не прекращая работу, посматривал в его сторону.
– Ах, ты, мать твою за ногу! Ах, ты, мать твою! – причитал мужик.
– Может, толкнуть? – предложил Герман. Мужик посмотрел на него с надеждой. Но машина не поддавалась, а еще больше увязала в месиве. Вдвоем они копошились около пяти минут. Герман весь испачкался в выброшенном из под колес снеге. Он уже был готов послать мужика куда подальше, прокляв свою вежливость и чувство товарищества, как проходившие мимо двое прохожих тоже взвались помогать. Но результата и это не принесло. Лишь только Герман окончательно выбился из сил.
– Я больше не могу, – сказал он мужику, вновь выскочившему на свет божий.
– Подожди! – закричал тот, – сейчас за лопатой сбегаю – и все!
– Не могу, – замотал головой Герман, – я в аэропорт опаздываю. Друг прилетает. Не могу!
– Ах, ты! – разочарованно покачал головой мужик. Он смотрел на Германа, как на предателя.
– Не могу, – повторил Герман уже на бегу. Поняв, что со своей машиной со двора ему будет не выбраться, Герман бросился к остановке. Мужик, кажется, заплакал.
На ходу Герман набирал осевший в голове телефон службы такси. Ответили не сразу.
– Такси бы, – взмолился Герман.
– Тройной тариф, – отчеканила девушка на другом конце провода. Герман даже остановился.
– Как это?
– А так. Вы на улице были сегодня?
– Был.
– Ну и как вам?
– Не очень.
– Вот и нам не очень. По городу не проехать. Все в снегу. Как в блокаду.
Герман был в отчаянии.
– Хорошо, – согласился он, – тройной, так тройной.
– Такси будет через три часа, – сказала девушка.
– Три часа? Это шутка?
– Нет. Уборка улиц спецтранспортом – вот это шутка. А такси через три часа – реальность.
– Через полчаса никак?
– Тогда – десять цен.
– Сколько?
– Десять.
Герман даже договаривать не стал. Он гневно повесил трубку. Ему хотелось, чтобы оператор таксопарка поняла глубину его возмущения. Но оператор, скорее всего, ничего не поняла. Он позвонил еще в пару компаний – ответ был примерно тем же. Тогда Герман бросился к остановке ловить транспорт с руки. На проспекте творилось что-то неописуемое. Водители жали на клаксоны, моргали дальним светом, ругались, высунувшись из окна, но не трогались с места. В этот момент Герман осознал, что фраза “Город встал” вовсе не метафора. И несмотря на то, что все обозримое пространство представляло собой одну огромную пробку, на обочинах, заваленных снегом, нашлось немало таких же, как он, голосующих. Одному из них удалось остановить частника. Он схватился за дверь с криком: “Езжай, Езжай”, надеясь, вероятно, запрыгнуть на ходу, но его потянули назад чьи-то крепкие руки, и он оказался на снегу. Тут же на переднее кресло запрыгнуло три человека, и между ними завязалась нешуточная борьба за возможность даже не ехать, а просто стоять в транспортном средстве. Оценив масштаб катастрофы, Герман принял единственно правильное решение – он бросился бежать. В двух кварталах от дома ему удалось поймать усатого азербайджанца на помятой “пятерке”.
– Куда? – спросил он.
– В аэропорт.
Лицо водителя алчно вытянулось.
– Пять тысяч, – сказал он.
– Согласен, – сказал Герман, плюхнулся на сидение, отсчитал деньги, – быстро доедем? – спросил он.
– Нет, – честно сказал водитель, и Герман даже был почти рад этой честности.
В пути он беспрестанно звонил по телефону, стараясь предупредить друга, но абонент был недоступен. “Значит, еще не сел”, – радовался Герман, и в его глазах читалась надежда.
Водитель попался довольно бестолковый. Он несколько раз сворачивал не туда, перестраивался из ряда в ряд, не включая «поворотник», пробуксовывал в снегу, но при этом стабильно превышал скорость, хотя казалось, что на такой машине этого физически нельзя сделать.
Прошло часа два, пока они оказались на выезде из города.
– Менты, – сказал водитель без какого-то либо акцента, – остановят… сволочи…
– Вряд ли, – сказал Герман, и посмотрел в глаза постовому. Постовой машину тут же остановил.
– Если что, – сказал водитель, – ты мой друг.
Герман был готов плакать.
– Друг? А зовут-то тебя как, друг?
– Егор, – сказал водитель, и Герману почему-то показалось, что он шутит.
У сотрудника органов к водителю был целый комплекс претензий. Отсутствие техталона и аптечки, грязные номера, неработающие фары. Егор все это отрицал.
– Ну, у тебя же фара не работает! – кричал гаишник.
– Нет, – говорил Егор, – работает.
– Да как же она работает, когда она не работает?
Егор пожимал плечами.
– Почему же? Работает…
– Да где же она работает…
Герман понял, что этот диалог может длиться вечно. Номер друга по-прежнему был недоступен. “Может, у него телефон сел, и сейчас он шляется туда-сюда по аэропорту?”, – думал Герман. Его нервы не выдержали, он вышел из машины и просто пошел в сторону аэропорта.
– Ты куда? – крикнул ему вслед водитель. Герман молча указал куда-то в белесую пелену.
Он шел долго, и падал несколько раз. На подходе к аэропорту он обогнал другого беднягу, который еле брел, проваливаясь в сугробы. На его бороде густым слоем налип снег. В его глазах читалось отчаяние.
Наконец, обессиленный, Герман добрался до места. Когда же он увидел табло аэропорта, ему захотелось рассмеяться. Рейс задерживали на девять часов. Петербург не принимал самолеты.
Дневник. 12 января
Новогодние каникулы закончились. Обновления начнутся завтра.
Дневник. 21 декабря.
Герои.
Мы с Аленой играем в «Героев». Играем до стертых пальцев, до боли в глазах, до потери пульса. Играем до тех пор, пока не возникнет желание сломать ноутбук. Никто не может нам помешать. Ни плачущая Ника (она требует, чтобы на нее обратили внимание), ни желание спать, ни скопившиеся дела. К черту все! Мы с Аленой играем в «Героев».
Бухгалтерша.
У Ники очень умное лицо. Понимающее. Все свои действия она совершает с достоинством, уверенностью в себе. Этому у нее можно поучиться. Даже пульт от телевизора – а это ее любимая игрушка – она сосет с таким выражением, с каким некоторые пишут диссертацию. Иногда она глядит по-другому. Мол, родители, я понимаю, конечно, что веду себя неадекватно, но ведь я ребенок, я не могу по-другому, так что, терпение, дорогие, терпения!
Ах, да! Ника очаровательна. Мне кажется, ее ждет большое будущее. Либо она станет бухгалтером. Либо литератором. Третьего не дано.
Метель.
На город обрушился циклон. Сутки шел снег. Разумеется, дороги превратились в кашу, ведь никто и не думал убирать всю эту гадость с улиц. Нет, к вечеру появилась спецтехника, и я даже своими глазами видел грузовик со снегом, отъезжающий куда-то в сторону области. Но к тому времени уже было поздно. Весь город стоял. Я ехал на работу полтора часа. Обратно – час, но только благодаря тому, что рванул по кольцевой. Ее тоже никто не убирал, и навстречу мне стояла гигантская, змееподобная пробка. Мне повезло больше. Я успел отвезти Витю в садик.
Межконтинентальный кубок содружества
Во всем мире мне не нравятся две команды – Челси и Интер. Я долго думал – почему? Что их связывает, ну, кроме, разумеется, Моуриньо. И так и не додумался. Ведь не в Моуриньо же дело! Интер меня раздражал задолго до него. Еще когда в нем играл Роналдо, тот другой – бразильский. Впрочем, ладно. Ведь матчи Интера я почти никогда не смотрю. Скучно.
Вчера я включил Челси и размышлял над тем, какая же эта посредственненькая команда. Не зря их называют пенсионерами. Если бы не Дидье, понимаешь, Дрогба и не Джон, между прочим, Терри, смотреть было бы совсем нечего. Втайне надеялся, что они потеряют очки. И они это сделали. Спасибо.
Еще вкушал Барселону, игравшую в финале самого странного официального турнира на планете. Турнира, в котором есть несколько стадий, но в котором более-менее интересен только один матч – финальный. М-да… Да и матч получился не очень. Ну, пропустила Барселона. Ну, пыталась отыграться. Ну, это получилось. Все довольно банально. И Эстудиантес, несмотря на то что вел в счете, как-то абсолютно не запомнился. Верон, например, продолжает заниматься тем же, чем он с успехом занимался, играя за МЮ и Челси – грамотно растворяется на поле. Это ведь тоже большое искусство. Особенно для центрального полузащитника. В общем, не порадовал меня этот Межконтинентальный кубок содружества.