Старик, согнутый в дугу, ковылял по улице. По лицу бродила полубезумная улыбка. Его седые волосы спадали на плечи. Впрочем, он был выбрит и одет даже прилично. Одной рукой он опирался на клюку, а другой держал на поводке трех собак. Две были крупные, рыжие, грязноватые, но сохранявшие врожденную, хоть и поблекшую выразительность. Третья собака, что-то вроде пуделя, выглядела совсем плохо, шерсть у нее свалялась, одна лапка была перебита, а ухо оторвано. Она с трудом выдерживала невысокий стариковский темп, и он едва-едва уже просто тащил ее за собой, полуживую.
Он проходил мимо меня, сидящего на скамейке, как из окна третьего этажа послышалось:
— Юрий Палыч! Постойте!
Старик замер и посмотрел наверх. Ему было нелегко это сделать, его тело отказывалось гнуться.
— Сейчас! Подождите!
Из окна высунулась старушка и помахала Юрию Палычу рукой. Потом она скрылась. Юрий Палыч остался стоять на месте. Собаки оглядывались по сторонам. Что-то вроде пуделя переводило дыхание.
Старушка вернулась и кинула вниз конверт. Он упал к ногам старика.
— Что это? – спросил он, опять долго-долго поворачивая свое странное тело. – Письмо?
— Какое письмо Юрий Палыч! Это деньги!
— Деньги?
Он с трудом нагнулся, заглянул в конверт. Его лицо просияло.
— Ну спасибо! – сказал он и взмахнул рукой, как бы прощаясь. Старушка тоже сделала по-своему очаровательное, едва уловимое движение. Старик пошел дальше. Старушка смотрела, смотрела ему вслед. Потом закрыла окно.