Это странно, но я написал неплохой рассказ. Недели этак две назад. Но тогда я решил, что рассказ — дерьмо. Сейчас мое мнение изменилось. Может, я подрос за это время или наркотики перестали действовать? Шутка…
— У тебя всегда должна быть тема для твоей писанины, дружок, — говорил мне старик по фамилии Меерсон – опустившийся писака-алкаш, когда-то блиставший со своими рассказами, а теперь промышлявший составлением некрологов для одной газетенки.
Мы сидели у него дома на кухне, стены которой были покрыты толстым слоем жира. Все вокруг было жирное, противное, мерзкое. Я сидел подальше от стола, потому что боялся запачкаться. Мне было противно и страшно, но Меерсона я слушал, широко раскрыв рот.
Старик беспрерывно курил, и в этом душном, непроветриваемом помещении было почти невозможно дышать. Я думал, что привыкну к этому густому дыму, но так и не привык. Пару раз я даже думал, еще чуть-чуть – и потеряю сознание. Но я остался среди людей разума и даже не попросил старика перестать смолить, хотя он, конечно же, меня бы не послушал.
Он всегда был себе на уме. Откровенно говоря, он давно положил на все и всех свой огромный болт. Его не волновала не популярность, быстро сошедшая на нет, ни деньги, ни даже само по себе творчество. Кажется, его вообще ничто не волновало. Я все думал его об этом спросить, но как-то не решался. Я вообще ни о чем его не спрашивал. Старик болтал, как будто для себя самого. Иногда – еле слышно, до меня доносились лишь какие-то обрывки фраз, слова, а время от времени – вообще одни гласные: и… а… е…
Меерсон был мне противен, а гласные, исторгавшиеся из его дряблой, покрытой струпьями плоти, прекрасны.
— У тебя всегда должна быть тема для твоей писанины, — повторил Меерсон и как следует затянулся, — но никогда не начинай писать, если не знаешь, чем закончить.
Я смотрел на него добрыми, щенячьими глазами.
Раньше я ходил на курсе писательского мастерства. Или что-то в этом роде. Кроме меня, там обивалось еще около двадцати графоманов. Некоторые из них были совершенно безумны, некоторые безумны в меньшей степени. Самыми безобидными оказались те, кто начитался детективов или дешевой фантастики в мягкой обложке, и решил, что может не хуже. У них, по крайней мере, не было вселенских амбиций. С ними можно было даже потрепаться за сигареткой. Остальные же ненавидели таких же, как они ослов. Никто из нас не умел составлять из разрозненных слов абзацы. Это сложная наука, кажущаяся чем-то банальным, вроде катания на велосипеде или умения попадать струей в унитаз с трех метров.
Преподаватели на тех курсах были гораздо милее, чем мой любимый Меерсон. Их подровненные усы лоснились. Они боялись лишний раз присесть, чтобы не помять штаны. Каждый состоял в каком-то странном союзе писателей. Каком-то полумифическом объединении, дававшем льготы и определенные привилегии. Хотя по мне, лучшее, что они могли сделать – пробить бесплатный проезд в метро.
Так вот, эти преподаватели донесли до нас одну важную мысль: стать писателем можно только в том случае, если писать. Я принял это за чистую монету, и выйдя с этих курсов (я не доучился, сбежал с седьмой или восьмой лекции) принялся изводить бумагу, как небольшая фабрика.
Но я терпел одно фиаско за другим. Причем, эти поражения были вызваны только одним – мой глупостью. Я ни на йоту не приблизился к своей цели.
Тогда-то я и встретил Меерсона. Это случилось в литературном клубе. Кажется, он зашел туда отлить. Я вцепился в него.
— Боже, я ваш большой поклонник.
— А я твой.
— Вы серьезно?
— Конечно, малыш, у тебя отличная хватка. Еще чуть-чуть и ты сломаешь мне локоть.
Я отпустил его.
— Вы не уделите мне пять минут?
Он закатил глаза.
— Пять минут? Какой идиотизм… Чего ты ждешь? Совета?
— Ну, да… почему бы и нет?
— Тогда принеси мне чего-нибудь.
— Чего?
— Не знаю. У вас же семинар? Наверняка работает буфет. Там наливают…
Я осадил его. Буфет был безалкогольным.
— Черт. Вот говно. Тогда давай кофе.
Я привел его в буфет и угостил растворимым Nescafe.
— Какая бурда… — сказал он, достал из кармана флягу и налил в кофе добрых полпальца коньяка.
— Хочешь?
— Нет.
Он пил кофе, а я дребезжал о великих писателях и своих литературных опытах
— Какая у тебя цель в литературе? – спросил он меня вдруг, попыхивая дешевой сигаретой.
— Цель? Кхм… Не уверен, что у меня вообще есть цель…
— Тогда можешь разворачиваться и пердолить как можно дальше отсюда.
Я остолбенел, а Меерсон поднял руки вверх, опустил их и сам последовал этому совету, развернулся и ушел грациозной походкой, может, даже слишком грациозной для его возраста и телосложения.
Мне пришлось сложно. Это было поражение, и я долго его переживал. Но потом я каким-то чудом раздобыл домашний адрес Меерсона. Мне его дала тетка в бухгалтерии клуба.
— Великий был человек, — сказала она.
— Почему был?
— Фи, — сказала бухгалтер и отвернулась от меня.
Открыв мне дверь, Меерсон, казалось, вообще не удивился.
— У тебя появилась цель? – спросил он, улыбаясь, если его гримасу можно назвать улыбкой.
— Я собираюсь написать самый лучший рассказ в истории человечества, — сказал я.
— Ответ неверный, — сказал Меерсон и захлопнул дверь перед моим носом.
Бог милостив. Как в какой-нибудь сказке, мы встретились в третий раз. Удивительно, что это случилось в магазине. Я нагружал в тележку молочные продукты, когда он повернул в этот отдел.
— Ищите ряженку? Не похоже на вас…
— А это ты… — Меерсон закатил глаза. Наверное, решил, что я его преследую.
— Алкоголь в конце зала.
— Я там уже бывал. Слишком дорого…
Он выбрал йогурт и направился к кассе, я – за ним.
— Ну, так у тебя появилась цель? – спросил он вдруг (я молчал, решив, что скорее пукну на весь супермаркет, чем заговорю с этим снобом и мерзавцем).
— Я просто хочу писать – и все.
Меерсон крякнул. Вернее, издал какой-то звук, отдаленно напоминающий кряканье, только гораздо, гораздо ужаснее.
— Хорошо, — сказал он, — приходи ко мне завтра.
Я пришел к нему всего один раз.
— У тебя всегда должна быть тема для твоей писанины, — сказал мне тогда Меерсон, — но никогда не начинай писать, если не знаешь, чем закончить.
Подавляя чувство брезгливости, я пожал ему руку напоследок.
С тех пор я всегда держу наготове две-три идеи, которые могу оформить в нечто похожее на рассказ. Но никогда не берусь за дело, если в моей голове не сформировалось последнее предложение.
С тех пор, когда мне задают дурацкие вопросы о том, где я черпаю вдохновение, я просто вспоминаю Меерсона.
— Просто у меня есть тема для моей писанины, — говорю я и поднимаю руки вверх.
Это действует.
