В травке за парком лечь
И сбросить унынье с плеч.
Может аккаунт в twitch,
Чтоб наточить свой меч?
Включаю «Внезапный сыч».
Где мне купить их мерч?
Прохожий иди, не быч.
Я буду себя беречь.
Я буду себя стеречь.
Я буду следить за речь.
Жизнь, ты бываешь bitch.
А я просто синий Гринч.
Но, ладно тебе, не хныч.
Это не рак, не ВИЧ.
Каждый художник — Линч.
Но маленький, только инч.
Если догонишь суть,
Можешь еще всплакнуть.
У дома выкопали яму. Там идет стройка.
Яма огорожена забором. Но нам ее видно.
Со стройки воняет землей. Мокрой землей и глиной.
Ничего хорошего такой запах не навевает.
С другой стороны от ямы – гора.
Гора той самой глины, которую вырыл эскалатор.
Эскалатор победоносно стоит на ней.
Царь горы.
Людей не видно. Наверное, расселись в вагончиках и режутся в карты.
Или в домино.
Или, что более вероятно, просто тупят в свои телефоны.
Сейчас все так проводят время.
Ехал в метро. В вагоне все поголовно были с телефонами.
Что-то в телефонах смотрели.
Я не то чтобы противник смартфонизации.
Я сам с ним сплю. Как ковбой с револьвером –
Держу под подушкой.
Но все же хотелось больше жизни.
Больше взглядов по сторонам.
Особенно от молоденьких девушек.
На стройке же пустынно.
Жужжит дизель-генератор.
Вырабатывается электричество.
Здесь под видом медицинского центра
Построят центр другого – торгового назначения.
Туда я буду приходить покупать продукты.
Пиво, вероятно. А может, и какие-то другие продукты.
Заживем хорошо года через два-три.
Если ничего не случится.
А что-то обязательно случится, и стройка эта останется незаконченной.
Не будет конца этой стройки. Долгое время не будет.
И в яму будет лить дождь. Яму к тому времени уложат бетоном.
И даже, возможно, построят один-два этажа.
Потом все это снесут, и быстренько построят жилой дом.
В множество этажей. Множествоэтажный дом.
Ну и ладно. А что вы еще ждали?
Что придет Годзилла и все это к чертям разрушит?
Такой вариант тоже возможен.
Но я бы не стал делать на него ставку.
Годзилла один. А нас – много.
Брэдли Бил переходит в «Финикс»
Лэндрю Шэмет уходит в «Уизардс»
До свиданья, Зайон Уильямс,
Не печалься и take it easy.
НБА – это просто бизнес.
До свиданья, Зайон Уильямс.
До свиданья, Зайон Уильямс.
Это титры к видео про то, как стоят автобусы в пробках. Но если прочитать их немного отстраненно, то это крутое стихотворение (не мое).
Автобусы до Пулково стоят
В пробках на Московском проспекте
Виноваты дорожные работы,
Которые продлятся до 4 июня
Неужели нет обходных путей?
В комтрансе заверили – нет
Солидарен и автоэксперт,
Ведь соседние улицы и так перегружены
Варшавская, Ленсовета
И даже КАД – автобусы везде застрянут.
Интересно, а было ли у Дарта Вейдера имперское мышление?
О чем он вообще думал, когда смотрел из окна космолета на Звезду смерти?
О том, что империя поднимается с колен? Восстает, так сказать, из пепла?
О том, что она собирает все потерянные республикой территории?
О том, что повстанцы ведут себя, по-человечески говоря, не красиво?
Получают все эти гранты от западных фондов, показывают на Империю пальцем…
А Император сидит во дворце, закрыв пол-лица капюшоном.
Кажется, ему нет никакого дела до происходящего в дальних уголках.
Его волнуют только ситхские турниры и бассейн по четвергам.
Дарт Вейдер недоволен внешней и внутренней политикой.
Он хочет заглушить свое недовольство чем-то грандиозным.
И вот он разрушает планету Альдеран. Становится ли ему лучше?
Пожалуй, нет. Он все также несчастен. Ничто не может его успокоить.
Да еще и лакированные сапоги жмут. Наверное, плохо закрутил портянки.
Мой бедный Дарт Вейдер. Почему твое несчастье стало несчастьем всего мира?
И особенно бедных альдеранцев.
Ну вот, брату уже тридцать пять.
Есть борода и самомнение, и за ухом сигарета.
Выглядит хорошо, хотя футболка Palm Beach говорит об обратном.
Да, забирали его когда-то с отцом из роддома.
Ехали на белой «Волге» с таксистом в кожаной куртке.
Падал снег и дворники скрипели вжик-вжик.
И мне нетерпелось увидеть брата. Поиграть с ним.
Взять за руку и отвести куда-то.
Поэтому я был очень разочарован,
Когда-то мама вышла откуда-то
Из-за белой, что ли, двери, отделявшей наш мир от чего-то потустороннего.
И протянула нам комок, перемотанный синей лентой.
Комок издавал неприятные звуки и вел себя вызывающе.
И дерзко.
С годами он стал вести себя более вызывающе.
Ну хоть плакать перестал, и то хорошо.
Что ещё рассказать о брате?
Однажды он кинул в меня машинкой и разбил бровь.
Сдал родителям, что я курю.
Помог сбежать мне с девушкой с места где бы нас застукали.
Получил роль Буратино в спектакле
(Я играл Дуремара).
Есть люди, они не стареют, а просто становятся старше.
Они как деревья, только больше кругов на срезе и плотнее листва.
Наверное, ему подошло быть хиппи или Бобом Марли.
Но он простой русский чел с определенным пристрастием к алкоголю.
Или неопределенным?
Про таких говорят: «Женится вам пора, барин».
Но он не торопится. Он и так все успеет.
Ему некуда спешить.
Нельзя спешить, если ты никуда не идёшь.
Оставайся собой, братан!
Рад, что в мире есть люди, в которых я вижу отца.
Как-то ездил в Москву на ночном поезде.
Спал на верхней полке в кальсонах. Стеснялся.
Почти не спал, потому что боялся разбудить всех храпом.
Хотя было непонятно: храплю ли я вообще.
Москва встретила темнотой и снегом.
Ленинградский вокзал тогда выглядел не очень приветливо.
Ларьки, бомжи, запах шавермы и пота.
На метро доехал до Тверского бульвара.
Следовало передать что-то куда-то.
Что-то вроде отчета для какой-то государственной инстанции.
Типа Роскомандзора, или Роскомчего-то там.
Это было очень скучное и простое поручение.
Инстанция располагалась в двухэтажном особняке на бульваре.
Это был красивый особняк, я и почему-то подумал,
Что в нем мог бы жить Пушкин.
Скорее всего, я увидел мемориальную табличку, а может, и сам догадался.
Внутри все выглядело очень номенклатурно.
Меня не пустили дальше проходной.
Инстанционный смотритель сказал, что ко мне придут.
Спустилась какая-то строгая женщина. И взяла пакет документов.
И ушла, даже не сказав «спасибо».
На этом мои дела были окончены, и я пошел гулять по Москве.
Смартфонов тогда не было, и я ходил с карманной картой.
Просто шлялся туда-сюда, почти без причины.
Москва произвела на меня такое впечатление, что я стал сочинять стихи.
У меня были блокнот и ручка, и я постоянно что-то писал.
Можно сказать, что я почти не видел в Москву в тот раз.
Потому что все мои мысли были заняты сочинением стихотворений.
Я придумывал четверостишье, запоминал его, потом записывал.
Переходил к следующему. Когда стих был закончен,
Я начинал сочинять новое стихотворение.
Это было похоже на поэтическую поллюцию.
Остановить это было практически невозможно.
К вечеру я так устал, что едва волочил ноги.
К счастью, поезд на Петербург отходил не очень поздно.
И оставшиеся два часа до его подачи я просто сидел на вокзале
В тупом ожидании. Денег особенно не было.
И я просто сидел.
Ко мне даже подошел милиционер и попросил билет.
Билет у меня был, поэтому милиционер расстроился.
Я еще сочинил несколько стихов, но уже как-то вяло.
Потом я встал и пошел на поезд.
В поезде я понял, что у меня началась температура.
Шляясь по Москве в снег и холод, я заболел гриппом.
Но мне даже нравилось лежать на верхней полке
В кальсонах, укутанный в одеяло и температуру.
В этот раз я быстро и счастливо уснул.
А проснулся, когда поезд уже стоял на перроне.
Меня разбудил проводник, и, кажется, он был
Мной недоволен. Я быстро оделся, схватил вещи и вышел на платформу.
Все еще покачивало после температуры.
Но я был рад, что вернулся домой.
Дошел до метро, спустился вниз и сел в вагон.
И только проезжая, кажется, «Политехническую»,
Я решил посмотреть стихи, которые писал в Москве.
Стал искать блокнот, но блокнота нигде не было.
Ужас. Я оставил его в поезде, быстро собираясь утром.
Я очень расстроился.
И не заплакал только потому что это было бы неприлично.
Я был уверен, что написал пару десятков очень хороших стихотворений.
О любви, о Москве, о путешествиях.
Но теперь они все пропали. И я не мог вспомнить и строчки из всего, что сочинил.
Только на следующий день я смирился с этой потерей.
Я выздоровел – и все закончилось.
С тех пор я и полюбил Москву.
Для меня это самый поэтический город в мире.
Что-то вроде Парижа для заболевших подростков
В протертых на коленях кальсонах.
Лежал в теплой постельке.
Лежал в теплой постельке и думал о том, как мой друган Костик проходит КПП на российско-казахской границе.
Стоит в очереди к КПП на российско-казахской границе.
Скучает в очереди к КПП на российско-казахской границе.
Страдает в этой долбанной очереди.
Как у него отбирают смартфон. Просто потому что у Костика интеллигентный вид и он вообще ни фига не боец.
Как он умоляет кого-то впустить к себе в машину. Потому что границу нельзя пересечь пешком. Даже если ты интеллигент на вид.
Как ему отказывают.
Как его бьют в лицо.
Как он падает на асфальт и пытается встать, будто черепашка (мешает рюкзак).
Спускается ночь, и Костик сидит на поваленном дереве (откуда в степи поваленное дерево?) и задумчиво курит. Костик смотрит на звезды. Пиздец, думает Костик.
Кто-то дает ему спальный мешок (кто, интересно?), и Костик спит в спальном мешке. Вернее – лежит в спальном мешке. Заснуть не получается. Костику холодно и хочется какать. Костик терпит.
Удается поспать какими-то отрывками по пять-десять минут. Это похоже на странный фитнес: сделайте еще четыре подхода…
Светает. Костик встает и бредет к КПП, разбитый, почти потерявший человеческий вид. Ему хочется есть. В рюкзаке был сникерс, но из-за падений и прочей ерунды, сникерс раздавился и превратился в шоколадно-карамельную лепешку. Костик слизывает ее.
Спустя еще двенадцать часов Костик проходит КПП. И радуется.
Я просыпаюсь, невыспавшийся, волосатый, и иду готовить яичницу.
Надо бы написать рассказ о том, как живут люди в этой долбанной очереди на российско-казахской границе, думаю я.
Потом я читаю телеграм, и вижу там много, много, много рассказов, о том, как люди существуют в этой долбанной очереди на российско-казахской границе.
Рассказов много. Каждый из них – вершина современной русской литературы. Вершина современной мировой литературы (если вынести за скобки Дениса Джонсона).
Я понимаю, что вряд ли смогу написать что-то более сильное, чем то, что я уже прочитал. Мне снова становится грустно. Я никто, думаю я. Я просто ничтожество. Не живу жизнь, а страдаю фигней. Сплю в постельке, готовлю яичницу, читаю телеграм.
Разве это жизнь? Глупая пародия. А вон люди как: эмигрируют, стоят в очередях, страдают за свои убеждения, изучают курс тенге.
А что делаю я? Еду в метро.
В метро пустынно. Мужчин значительно меньше, чем женщин (или просто так сложилось?). Почти все опустили головы и смотрят в смартфоны. Поезд прибывает на станцию. Жизнь идет своим чередом.
В офисе меня встречает Катя. Она журналист.
— Все уехали, — говорит она. – Ну то есть почти все. Но ты остался. Мужик!
— Что? – спрашиваю я.
— Остаться – это очень круто. Убежать – тоже круто. Но остаться – круто вдвойне. Если у тебя, конечно, был выбор. У тебя был выбор?
— Да, — говорю, — был.
А сам не знаю. Я не то чтобы остался. Я как будто и не был в полной мере. Дай мне в руки автомат – он пройдет сквозь меня, как сквозь туман. Такой уж я человек. Поэтому я здесь.
В этом нет ничего героического. И трагического ничего нет. В этом даже нет драмы. Это вообще не материал для рассказа. Это вообще не материал.
Но что это? Что?
Проснулся и просто лежал. Лежал и шевелил пальцами. Это было лучшее, что я мог сделать в этот момент.
Потом повернулся на другой бок. Лежал на боку, закрыв глаза, и думал о бытовых проблемах. Потом о мировых проблемах. Потом они удивительным образом стали перекрещиваться между собой. И вот мне уже казалось, что Макрон сидит у меня в туалете, а Байден – это старичок-охранник в соседнем доме.
Стремясь стряхнуть с души этот бред, я лег на спину и открыл глаза. Мир не стал лучше.
Короче, настроение дерьмо.
Шевелится полиэтилен, которым я отделил комнату от хаоса ремонта. Пахнет сыростью. Солнца нет.
Одному все же скучно. Скорей бы Ксюша вернулась из отпуска. А то болтаешься бессмысленно, как муха в пивном стакане, шевелишь лапками – и все это нахрен никому не нужно.
После этих мыслей я почистил зубы и выпил кофе и даже сделал что-то похожее на завтрак.
Поехал на работу. Василевский остров. Корабли замерли на Неве в ожидании парада. Прячется за лесами здание биржи.
Работа. Продавец капучино спит на диванчике. В офисе душновато. Люди молча смотрят в компьютере и улыбаются тогда, когда ты обращаешься к ним или делаешь вид, что обращаешься.
Мне нравится здесь. Мне нравится здесь после года работы из дома.
Это удивительно, но я всегда стремился работать в офисе. И вот я снова в офисе.
На обед съел невкусную и дорогую еду в столовке. Они объединили все непопулярные юниты в один набор под названием «Бизнес-ланч», и кормят этим людей под видом того, что это выгодно. Но, по-моему, этот плов способен заставить страдать любого человека.
После работы поехал забирать собаку у матери. Рановато, ремонт еще не закончен. Но все же надо забрать. Нет какой-то конкретной большой причины. Скорее, много маленьких причин. Надо забрать.
Забрал. Собака даже захрюкала от удовольствия.
Хорошая девочка.
Зашли с ней вместе в пивной магазин.
Дома они испугалась полиэтилена, керамогранита и клея «Плитонит». Ее можно понять. Я тоже всего этого боюсь.
Ехал до аэропорта в маршрутке. Заходили и выходили люди. Большинство предпочитало открытую обувь. Но попадались и мужчины в кроссовках. Заборы, заборы, частные дома. Железная дорога, цистерны, полные нефтью, цистерны, полные бензином, пустые цистерны. Металлобаза. Склад. Заброшенный склад. Строение барачного типа. Строение барачного типа с продавленной крышей. Строение барачного типа с выбитыми окнами. Строение барачного типа с продавленной крышей и выбитыми окнами. Что-то вроде поселка. Дома, дома, частные дома. Избушки, но не избушки, а дома. Остановка. Женщина на остановке. Светофор. Пустой тротуар. Снова дома. Девочка в маршрутке тараторит без остановки. Мама лениво ей отвечает. Девочка говорит: вот, мама, тучи. А мама говорит: нет, это не тучи, а облака. А девочка возмущается: нет же, это тучи. А мама как будто даже заводится: да какие это тучи, если это облака? Видишь, они белые. Да какие же они белые, когда они черные! Они спорят какое то время. Потом выясняется, что девочка смотрит на небо сквозь толщину защитной пленки.
Ещё одна металлобаза. Склад. Военная часть. Ее можно опознать по свеженьким строениям барачного типа и едва уловимому бедному порядку. И ещё деревьям, на которых кто-то нанес красные полосы. Наверное, тоже для порядка.
Где тут Белый Аист?
Вон Белый Аист!
Мне выходить?
Нет.
Железная дорога то приближается, то отдаляется. Поля, поля. Жизнь. Жизнь и немного нефти.
В маршрутке остаюсь я и ещё один мужик с сумкой. Плюс бабушка с пакетом «Фикс Прайс». Куда она едет — непонятно. Вряд ли в аэропорт.
Мужик выходит перед аэропортом. Бабушка едет до аэропорта.
И я.
