В травке за парком лечь
И сбросить унынье с плеч.
Может аккаунт в twitch,
Чтоб наточить свой меч?
Включаю «Внезапный сыч».
Где мне купить их мерч?
Прохожий иди, не быч.
Я буду себя беречь.
Я буду себя стеречь.
Я буду следить за речь.
Жизнь, ты бываешь bitch.
А я просто синий Гринч.
Но, ладно тебе, не хныч.
Это не рак, не ВИЧ.
Каждый художник — Линч.
Но маленький, только инч.
Если догонишь суть,
Можешь еще всплакнуть.
У дома выкопали яму. Там идет стройка.
Яма огорожена забором. Но нам ее видно.
Со стройки воняет землей. Мокрой землей и глиной.
Ничего хорошего такой запах не навевает.
С другой стороны от ямы – гора.
Гора той самой глины, которую вырыл эскалатор.
Эскалатор победоносно стоит на ней.
Царь горы.
Людей не видно. Наверное, расселись в вагончиках и режутся в карты.
Или в домино.
Или, что более вероятно, просто тупят в свои телефоны.
Сейчас все так проводят время.
Ехал в метро. В вагоне все поголовно были с телефонами.
Что-то в телефонах смотрели.
Я не то чтобы противник смартфонизации.
Я сам с ним сплю. Как ковбой с револьвером –
Держу под подушкой.
Но все же хотелось больше жизни.
Больше взглядов по сторонам.
Особенно от молоденьких девушек.
На стройке же пустынно.
Жужжит дизель-генератор.
Вырабатывается электричество.
Здесь под видом медицинского центра
Построят центр другого – торгового назначения.
Туда я буду приходить покупать продукты.
Пиво, вероятно. А может, и какие-то другие продукты.
Заживем хорошо года через два-три.
Если ничего не случится.
А что-то обязательно случится, и стройка эта останется незаконченной.
Не будет конца этой стройки. Долгое время не будет.
И в яму будет лить дождь. Яму к тому времени уложат бетоном.
И даже, возможно, построят один-два этажа.
Потом все это снесут, и быстренько построят жилой дом.
В множество этажей. Множествоэтажный дом.
Ну и ладно. А что вы еще ждали?
Что придет Годзилла и все это к чертям разрушит?
Такой вариант тоже возможен.
Но я бы не стал делать на него ставку.
Годзилла один. А нас – много.
Брэдли Бил переходит в «Финикс»
Лэндрю Шэмет уходит в «Уизардс»
До свиданья, Зайон Уильямс,
Не печалься и take it easy.
НБА – это просто бизнес.
До свиданья, Зайон Уильямс.
До свиданья, Зайон Уильямс.
Это титры к видео про то, как стоят автобусы в пробках. Но если прочитать их немного отстраненно, то это крутое стихотворение (не мое).
Автобусы до Пулково стоят
В пробках на Московском проспекте
Виноваты дорожные работы,
Которые продлятся до 4 июня
Неужели нет обходных путей?
В комтрансе заверили – нет
Солидарен и автоэксперт,
Ведь соседние улицы и так перегружены
Варшавская, Ленсовета
И даже КАД – автобусы везде застрянут.
Интересно, а было ли у Дарта Вейдера имперское мышление?
О чем он вообще думал, когда смотрел из окна космолета на Звезду смерти?
О том, что империя поднимается с колен? Восстает, так сказать, из пепла?
О том, что она собирает все потерянные республикой территории?
О том, что повстанцы ведут себя, по-человечески говоря, не красиво?
Получают все эти гранты от западных фондов, показывают на Империю пальцем…
А Император сидит во дворце, закрыв пол-лица капюшоном.
Кажется, ему нет никакого дела до происходящего в дальних уголках.
Его волнуют только ситхские турниры и бассейн по четвергам.
Дарт Вейдер недоволен внешней и внутренней политикой.
Он хочет заглушить свое недовольство чем-то грандиозным.
И вот он разрушает планету Альдеран. Становится ли ему лучше?
Пожалуй, нет. Он все также несчастен. Ничто не может его успокоить.
Да еще и лакированные сапоги жмут. Наверное, плохо закрутил портянки.
Мой бедный Дарт Вейдер. Почему твое несчастье стало несчастьем всего мира?
И особенно бедных альдеранцев.
Ну вот, брату уже тридцать пять.
Есть борода и самомнение, и за ухом сигарета.
Выглядит хорошо, хотя футболка Palm Beach говорит об обратном.
Да, забирали его когда-то с отцом из роддома.
Ехали на белой «Волге» с таксистом в кожаной куртке.
Падал снег и дворники скрипели вжик-вжик.
И мне нетерпелось увидеть брата. Поиграть с ним.
Взять за руку и отвести куда-то.
Поэтому я был очень разочарован,
Когда-то мама вышла откуда-то
Из-за белой, что ли, двери, отделявшей наш мир от чего-то потустороннего.
И протянула нам комок, перемотанный синей лентой.
Комок издавал неприятные звуки и вел себя вызывающе.
И дерзко.
С годами он стал вести себя более вызывающе.
Ну хоть плакать перестал, и то хорошо.
Что ещё рассказать о брате?
Однажды он кинул в меня машинкой и разбил бровь.
Сдал родителям, что я курю.
Помог сбежать мне с девушкой с места где бы нас застукали.
Получил роль Буратино в спектакле
(Я играл Дуремара).
Есть люди, они не стареют, а просто становятся старше.
Они как деревья, только больше кругов на срезе и плотнее листва.
Наверное, ему подошло быть хиппи или Бобом Марли.
Но он простой русский чел с определенным пристрастием к алкоголю.
Или неопределенным?
Про таких говорят: «Женится вам пора, барин».
Но он не торопится. Он и так все успеет.
Ему некуда спешить.
Нельзя спешить, если ты никуда не идёшь.
Оставайся собой, братан!
Рад, что в мире есть люди, в которых я вижу отца.
Как-то ездил в Москву на ночном поезде.
Спал на верхней полке в кальсонах. Стеснялся.
Почти не спал, потому что боялся разбудить всех храпом.
Хотя было непонятно: храплю ли я вообще.
Москва встретила темнотой и снегом.
Ленинградский вокзал тогда выглядел не очень приветливо.
Ларьки, бомжи, запах шавермы и пота.
На метро доехал до Тверского бульвара.
Следовало передать что-то куда-то.
Что-то вроде отчета для какой-то государственной инстанции.
Типа Роскомандзора, или Роскомчего-то там.
Это было очень скучное и простое поручение.
Инстанция располагалась в двухэтажном особняке на бульваре.
Это был красивый особняк, я и почему-то подумал,
Что в нем мог бы жить Пушкин.
Скорее всего, я увидел мемориальную табличку, а может, и сам догадался.
Внутри все выглядело очень номенклатурно.
Меня не пустили дальше проходной.
Инстанционный смотритель сказал, что ко мне придут.
Спустилась какая-то строгая женщина. И взяла пакет документов.
И ушла, даже не сказав «спасибо».
На этом мои дела были окончены, и я пошел гулять по Москве.
Смартфонов тогда не было, и я ходил с карманной картой.
Просто шлялся туда-сюда, почти без причины.
Москва произвела на меня такое впечатление, что я стал сочинять стихи.
У меня были блокнот и ручка, и я постоянно что-то писал.
Можно сказать, что я почти не видел в Москву в тот раз.
Потому что все мои мысли были заняты сочинением стихотворений.
Я придумывал четверостишье, запоминал его, потом записывал.
Переходил к следующему. Когда стих был закончен,
Я начинал сочинять новое стихотворение.
Это было похоже на поэтическую поллюцию.
Остановить это было практически невозможно.
К вечеру я так устал, что едва волочил ноги.
К счастью, поезд на Петербург отходил не очень поздно.
И оставшиеся два часа до его подачи я просто сидел на вокзале
В тупом ожидании. Денег особенно не было.
И я просто сидел.
Ко мне даже подошел милиционер и попросил билет.
Билет у меня был, поэтому милиционер расстроился.
Я еще сочинил несколько стихов, но уже как-то вяло.
Потом я встал и пошел на поезд.
В поезде я понял, что у меня началась температура.
Шляясь по Москве в снег и холод, я заболел гриппом.
Но мне даже нравилось лежать на верхней полке
В кальсонах, укутанный в одеяло и температуру.
В этот раз я быстро и счастливо уснул.
А проснулся, когда поезд уже стоял на перроне.
Меня разбудил проводник, и, кажется, он был
Мной недоволен. Я быстро оделся, схватил вещи и вышел на платформу.
Все еще покачивало после температуры.
Но я был рад, что вернулся домой.
Дошел до метро, спустился вниз и сел в вагон.
И только проезжая, кажется, «Политехническую»,
Я решил посмотреть стихи, которые писал в Москве.
Стал искать блокнот, но блокнота нигде не было.
Ужас. Я оставил его в поезде, быстро собираясь утром.
Я очень расстроился.
И не заплакал только потому что это было бы неприлично.
Я был уверен, что написал пару десятков очень хороших стихотворений.
О любви, о Москве, о путешествиях.
Но теперь они все пропали. И я не мог вспомнить и строчки из всего, что сочинил.
Только на следующий день я смирился с этой потерей.
Я выздоровел – и все закончилось.
С тех пор я и полюбил Москву.
Для меня это самый поэтический город в мире.
Что-то вроде Парижа для заболевших подростков
В протертых на коленях кальсонах.
Жили мы в Кудрово.
Не год, не пять и не два.
Жили мы в Кудрово.
Четыре прекрасных дня.
Заборы, заборы, шаверма, пиво, лаваш.
Цветы-магазины, кофе, собаки, алкаш.
Пахнет мочой. Кто-то делал шашлык на траве.
Пешеходы левее, самокаты и велы правей.
Парковки, их нужно просто стараться занять.
Женщина через одну — многодетная мать.
Рядом шипит загруженный тачками КАД.
Это не рай, но даже и близко не ад.
И даже не город. Не блок. Не квартал. Не село.
Это тебя просто так сюда занесло.
Ездить туда и обратно — твое ремесло.
Это тебе откровенно еще повезло.
Кудрово — это такое скопленье квартир.
Кудрово — это и макро- и микромир.
Едет автобус. На поребрике люди стоят.
Жили мы в Кудрово. И спали три ночи подряд.
Это не рай, но даже и близко не ад.
Вот как-то гуляешь с собакой.
Под ногами хрустит свежий снег.
Ты идешь, идешь.
И понимаешь, что в таком ритме можешь идти еще долго.
Перейти проспект, прошагать мост.
Выйти к кольцевой, каким-то образом ее преодолеть.
Пересечь лесополосу. Несколько деревень.
Потом линии ЛЭП, еще деревни, заснеженные болота.
Выйти к Ладоге, в каком-то совершенно диком месте.
Пойти по ладожском льду, неспешно, но уверенно.
Пересечь Ладогу, продвигаться к Онеге.
Встретить диких животных, но не испугаться.
Пройти заброшенное село и остатки колхоза.
Миновать Свирь. Подойти к Онеге.
Как-то перебраться через Онегу и идти дальше.
На Север или Северо-Восток.
Там дальше будет Печора. Холмогоры, Архангельск.
Где-то там Белое море. Выйти к Белому морю.
Остановиться. Посмотреть на китов вдалеке.
На подводные лодки у пирса и опять на китов.
Сделать шаг и пойти по воде, с детским восторгом.
И идти, идти.
Миновать северный морской путь и салютовать проплывающим
Атомным ледоколам Росатома или каким-то другим ледоколам.
Пройти Шпицберген и даже сам Северный полюс.
И идти дальше, как будто бы уже вниз головой.
Что там происходит дальше непонятно, но что-то грандиозное.
Лабрадор, Гудзон, Великие Озера.
Миссисипи, Алабама, Техас, Мексика.
И дальше, дальше на юг, не останавливаясь.
Короче, совершить такое вот путешествие, чтобы в конце
Дойти уже не как человек, а как некий сгусток энергии,
Слившийся с ветром, ставший сам этим ветром.
И у дома, здесь, задержаться на пару минут.
Чтобы снова двинуться дальше…
Наблюдаю в телефоне с помощью сервиса флайрадар,
Как самолет, в котором сидит моя дочь, летит над Вытегрой.
Звучит красиво. Вспоминается Прокудин-Горский и его чудесные снимки.
Все эти каналы, мужики, бабы и лошади.
Девочка в сиреневом платье с румянцем на щеках.
В руках у нее тарель с ягодами.
Деревянная церковь, нависшая над водой, как береза.
Город, застрявший в прошлом.
Как часть чего-то такого, чего у меня никогда не было.
Но все же было.
Как разрушенный дом в центре города, в котором жил отец
Еще мальчиком…
А самолет уже миновал Подпорожье.
Опаздывает конечно, но сервис говорит, что в небе пробки…
Сильно скучал по дочери.
Месяц в Сургуте — не шутка, если ты не нефтяник.
Давай уже самолет ускоряйся.
Хватит плестись в хвосте революции.
Лодейное поле, Шлиссельбург, Павловск.
Пилоты иногда бывают непунктуальными, как женщины на первом свидании.
Прилетит дочь, пойдем с ней гулять по городу.
Покажу ей тот дом на Гагаринской улице.
Ей будет скорее всего все равно.
Но должен же я как-то развлекаться, стоя в аэропорту,
Наблюдая за тем как самолет пролетает Вытегру.
