Рубрика: Литпроекты

Поехал в маникюрный салон для собак. Забыл, как это слово произносится. Похоже на фамилию солистки группы Pussycat Dolls: Николь Шерзингер. А может, у нее и не такая фамилия…

Собака наша по кличке Патти чертовски боится стричь когти. Вообще к своей персоне она относится с большим пиететом.

Правда, я слышал о лабрадоре, который однажды упал в обморок при виде секатора.

Патти не такая впечатлительная. Но она охраняет свое право оставаться natural. Она кусается и вообще ведет себя непотребно.

Она кусает и меня, и женщин с ножницами, которые пытаются ее подстричь. Она кусает даже себя, кажется – и готова покончить жизнь самоубийством.

Но в этот раз попалась какая-то необычная подстригательница. Весьма готического вида. Даже губы она красила черным. Я решил уже, что такая точно убьет мою собаку. Но она вдруг заулыбалась и сказала, чтобы я взял собаку на руки. И у нас все получилось.

Ну ладно, один инцидент все же был. Патти цапнула меня, когда я потерял бдительность, а женщина-гот обстригала ей правую переднюю лапу. Mea Culpa. Зато в прошлый раз Патти покусала тетю, которая взялась ее стричь. Пришлось даже заплатить ей на сто рублей больше. За стресс.

Собаке потом еще и вкусняшка досталась.

Вспомнил. Груминг-салон. Вот как эта штука называется.

Решили с Ксюшей перестать есть сладкое.

Это было взвешенное решение двух независимых от чужого мнения людей, приближающихся к сорокалетию.

Сидим после обеда, смотрим друг на друга. Грустно. Тень какая-то на лицах. Страдание.

Оделся, пошел в магазин. Вышел с полным пакетом. Макароны там, сметана.

— Слушай, — говорю, придя домой, — а ведь глазированные сырки – это не сладкое?

Ксюша пожимает плечами.

— Вроде бы нет… Там правда глазурь.

— А если без глазури?

— Если без глазури, то это считай правильное питание.

— Но ведь глазурь невозможно отделить от сырков, верно?

— Совершенно невозможно.

— Поэтому приходится есть сырки с глазурью.

— К сожалению, да.

— Но при этом сырки не являются сладким, они просто перестают быть правильным питанием…

Ксюша смотрит на меня – в глазах слезы.

— Как хорошо, что ты у меня сообразительный.

Не едим сладкого. Второй день не едим.

Пришел к матери. Миссия: оставить собаку на несколько дней погостить. Мать обрадовалась собаке. Угостила ее вкусняшками. Мне предложила кофе.

Сидел, пил кофе. Мама меня изучала.

— Что-то у тебя щеки ввалились.

— Брось, не ввалились.

— А по-моему, ввалились… Исхудал ты.

— Не исхудал.

— А по-моему, исхудал… Лицо какое-то серое.

— Нормальное, мама, лицо.

В общем, минут пятнадцать я доказывал, что еще не умираю. Смотрел, как сушатся на бельевой веревке трусы младшего брата (у него дома нет стиральной машины). Пил кофе.

Собака смотрела на меня с немым вопросом.

Я допил кофе и ушел, стараясь не смотреть в ее сторону. Хорошо, что она не ребенок и не побежит за мной с криком: «Папа! Не уходи!!!!!»

С другой стороны, желающих бегать за мной в целом я что-то не наблюдаю.

Наверное, потому что щеки у меня ввалились.

Мы живем рядом с зоной. А лучший ресторан района находится аккурат между теплоэлектростанцией и бетонным заводом.

Зона появился здесь лет сто назад. Вместе с железнодорожной станцией. А железнодорожная станция стала следствием развития российского капитализма первого образца. Тогда кто-то додумался соединить Московскую и Финляндскую железную дорогу, чтобы удобнее было поставлять грузы. Гений! Этими наработками пользуются до сих пор. Российский капитализм второго образца подарил городу железнодорожный вокзал, облицованный чем-то, издали похожим на гранит. Вокзал упирается все в ту же зону. И в асфальтобетонный завод. Их обещали вывезти за пределы города, но не хватило капиталистических сил. Так они здесь и остаются.

Проезжаю иногда мимо. Смотрю на вышки по периметру. Наверху небольшие деревянные строения. Что-то вроде избушек вертухаев. Что-то сказочное есть в их образе.

Рядом с территорией зоны работает автомойка. Иногда я мою там машину. Это очень дешево. Правда, малофункционально. Но я доволен.

Я всем доволен. Даже наш район вовсе не кажется мне таким уж плохим. В конце концов, сразу за зоной есть парк. Пусть раньше это был всего лишь склад грунта, вывезенного при строительстве метро. Но за годы он действительно стал напоминать парк. Вернее, лес. Или рощу. Там есть деревья, преимущественно березы. К ним можно прижаться и поплакать. Или просто прижаться.

Там ходят люди. Выглядят они счастливо. Особенно когда жарят шашлыки.

1. Хорошее место, я же говорю.

Нужно купить бутсы-футзалки. Старые прохудились. Стельки стерлись в поролоновую кашу. Яркий красный цвет давно стал розовеньким. Потертости вот-вот превратятся в дыры.
Пришел в спортивный магазин. Никого. Только два продавца. Скучают. Смотрят на меня издали, боятся спугнуть. В продаже не бутсы, а какое-то говно. Просто взяли немного картона и спрессовали в какое-то подобие обуви. Даже в сабо удобнее играть в футбол.
— А других, — спрашиваю, — нет?
Глаза продавца – глаза оленя.
— Все скупили. Есть кроссовки.
— Кроссовки не нужны.
— Бутсы кончились. Все разобрали. Новых не завозят. Есть серфы.
— Серфы? Да это то, что надо!
Он оживляется.
— Правда?
— Нет.
Ищу по объявлениям в Интернете. Встречаются там такие, что могли бы стать самым коротким рассказом в стиле Хемингуэя.
«Продаются игровые бутсы. Неношенные».
Я нахожу какого-то мужика, который, видимо, таскает эти бутсы откуда-то товарными вагонами. У него их столько, что кажется, он живет в магазине.
Договариваемся, что встретимся в девять у метро в центре города. Но мне становится лень, и я не еду. Просто ужин был слишком сытный, и футбол показывали по телевизору. Если смотришь футбол по телевизору, то тебе ничего не нужно. Ты самодостаточен. Ты прекрасен. Никаких бутс. Все равно скоро лето.

Дождь.

Стою на вершине мира. То есть в ресторанном дворике какого-то торгового комплекса.

— Вот, — говорю, — посмотри на машины.

Дочь смотрит на машины. Ее лицо выражает восторг.

— Буль-буль-буль, — говорит она.

— Конечно, — соглашаюсь я, — еще какой буль-буль-буль.

Мы берем какао. Какао для меня. Для дочери у меня есть вода. Сидим за столиком и попиваем напитки. Жена ходит по магазинам. По тому, что осталось от магазинов. В торговом комплексе закрыта половина бутиков. НЭП скукоживается.

Через какое-то время дочери становится скучно.

— Буль-буль-буль! – говорит она возмущенно.

В ответ я позволяю ей пощупать траву.

— Буль, — соглашается она.

Приходит Ксюша. У нее усталый вид. Это нормально, когда ты живешь в нашем городе и тебе за тридцать. И когда у тебя такой муж.

— Я ничего не нашла, — говорит она, попивая какао из моего стаканчика, — приличное платье сейчас стоит двенадцать тысяч!

Я спрашиваю, сколько тогда стоит неприличное.

Она молчит.

— Буль-буль-буль, — говорю я.

Дождь. Мы едем домой.